Мама на выданье
Шрифт:
— Благодарю,— отозвался я.— Мне только что сообщили из «Гильдии», что вам, можно сказать, навязали меня. Мне вовсе не хочется вас обременять, и я предпочел бы остановиться в гостинице, чтобы не причинять вам неудобств.
— Обременять меня? Что вы, голубчик, да для меня большая честь принять вас в своем доме. Ни в коем случае не позволю вам останавливаться в гостинице, где никогда не подметают под кроватями и не опорожняют пепельницы. Это было бы противно законам подлинного южного гостеприимства. Я даже янки не позволила бы предпочесть гостиницу, если бы он приехал читать лекции. Хотя о чем
У меня оборвалось сердце. Я не видел способа отвергнуть общество миссис Дуайт-Хендерсон, не рискуя оскорбить тем самым южное гостеприимство.
— Вы очень любезны,— сказал я.— Я прилетаю около половины пятого, значит, могу быть у вас часов в пять.
— Замечательно! — отозвалась она.— Вы как раз поспеете к чаю, это особенный чай — по четвергам у меня собираются пятеро моих самых близких подруг, и они, разумеется, горят желанием познакомиться с вами.
Я с трудом подавил стон.
— Итак до свидания в пять часов,— сказал я.
— Жду вас с нетерпением,— ответила миссис Дуайт-Хендерсон.
Положив трубку, я выехал в аэропорт, обуреваемый дурными предчувствиями. Два часа спустя я был уже на юге США, в стране хлопка, коровьего гороха, сладкого картофеля и — увы! — Элвиса Пресли. Из аэропорта я ехал на такси, за рулем которого сидел очень крупный мужчина, куривший очень большую сигару примерно того же цвета, что кожа водителя.
— Вы из Бостона? — осведомился он.
— Нет, а почему вы так решили?
— Аксе-цент,— кратко пояснил он.— Ваш аксе-цент.
— Нет, я из Англии.
— Точно? Из Англии, да?
— Да.
— И как дела вашей королевы?
— Думаю, в полном порядке,— ответил я, стараясь проникнуться духом южных штатов.
— Н-да,— задумчиво протянул он,— незаурядная это женщина, ваша королева, мозговитая, надо думать.
Я промолчал, не видя, что еще можно добавить к его характеристике королевской семьи.
Резиденция миссис Магнолии Дуайт-Хендерсон представляла собой небольшую усадьбу в старинном колониальном стиле, окруженную гектаром тщательно ухоженного сада, где белые колонны стояли плечом к плечу с великим множеством пурпурных азалий. Огромный бронзовый дверной молоток на входной двери размером три с половиной метра на метр был отполирован до пламенного блеска. Когда подъехала моя машина, дверь распахнулась, и моему взору предстал крупный, очень черный седовласый джентльмен во фраке и полосатых брюках. Его вполне можно было бы принять за посла любой из развивающихся стран.
Знакомый мне по телефонному обмену репликами густой сочный голос возгласил:
— Мистер Дьюрелл, добро пожаловать в резиденцию миз Магнолии.
Подумав, черный джентльмен добавил:
— Меня звать Фред.
— Рад познакомиться, Фред,— отозвался я.— Могу я просить вас заняться багажом?
— Все будет в порядке,— ответил Фред.
Таксист поставил на гравий мои два чемодана и уехал. Фред посмотрел на них, как на оскверняющий дорожку хлам.
— Фред,— поинтересовался я,— вы всегда носите этот костюм?
Он с отвращением окинул взглядом свое платье:
— Нет. Но миз Магнолия сказала, чтобы я приветствовал вас в традиционном одеянии.
— Вы
— Нет, сэр,— горько молвил он,— так одеваются там, откуда вы приехали.
Я вздохнул:
— Фред, сделайте мне одолжение. Пойдите и снимите это облачение. Я весьма польщен, что вы оделись так ради меня, но мне будет еще приятнее, если ради меня снимете этот костюм и почувствуете себя более удобно.
Фред расплылся в широкой улыбке — как будто приподнялась крышка над клавишами рояля.
— Будет сделано, мистер Дьюрелл,— ответил он с благодарностью.
Я вошел в пахнущий политурой, цветами и травами прохладный холл, и навстречу мне, постукивая каблучками по паркету и дзинькая побрякушками, устремилась облаченная в благоухающий шифон тонкая, будто струйка дыма, миз Магнолия с огромными голубыми глазами и с прозрачными складками кожи на шее, этакими победными знаменами в борьбе за выживание. Мешки под глазами были величиной с ласточкины гнезда, все лицо покрывала паутина морщин, нехотя переступивших порог, отделяющий сорокалетний возраст от пятидесятилетнего.
— Мистер Дьюрелл,— произнесла хозяйка, сжимая мою руку двумя ручонками, будто сделанными из обтянутых пергаментом птичьих косточек,— мистер Дьюрелл, сэр, добро пожаловать. Вы оказали честь нашему дому.
— Это вы оказываете мне честь, мэм,— ответил я.
Откуда-то явился вдруг Фред, словно большое, зловещее черное облако в солнечный день.
— Миз Магнолия,— объявил он.— Я пойду и сниму эту одежду.
— Фред! — воскликнула потрясенная миссис Дуайт-Хендерсон.— Боюсь, это будет неразумно и не совсем прилично.
— Мистер Дьюрелл так велел,— сказал Фред, сваливая вину на меня.
— О! — озадаченно молвила миз Магнолия.— Это другое дело. Однако я уверена, что мистер Дьюрелл не будет настаивать, чтобы ты разделся прямо сейчас. Во всяком случае, не здесь, где тебя может увидеть двоюродная бабушка Доринда.
— Я пойду к себе в комнату и сниму одежду там,— возвестил Фред и торжественно удалился.
— Нет, что случилось, с чего ему вдруг вздумалось раздеваться? — вопросила миз Магнолия.— Знаете, чем дольше живешь вместе с людьми, тем труднее становится их понимать.
Я поймал себя на чувстве, которое испытываю всякий раз, как попадаю в Грецию — словно я очутился в Алисиной Стране чудес. Человеку остается только выбросить за борт логику (не слишком далеко, чтобы после можно было выловить), что замечательно воздействует на ваше серое вещество.
— Мистер Дьюрелл, голубчик,— сказала хозяйка, еще крепче сжимая мою руку.— Вы, наверно, погибаете от жажды...
— Что ж,— подтвердил я,— недурно было бы выпить немного виски...
— Тс-с-с,— остановила она меня.— Фред может услышать, а он стал решительным противником спиртного с тех пор, как опять женился и записался в новую секту. Только и делает, что говорит о распаляющем действии крепких напитков и обвиняет всех, в том числе меня, во внебрачных связях. Не стану скрывать, в свое время я была не прочь пококетничать, но, уверяю вас, мысль о внебрачных связях никогда не приходила мне в голову. Мистер Дуайт-Хендерсон ни за что не допустил бы ничего такого. Он ставил непорочность превыше всего.