Мама по принуждению
Шрифт:
Вздыхаю, а сама думаю о том, как же сейчас успокоить ребенка, чтобы она не надумала еще больше. Решение приходит быстро.
— С папой все в порядке, малышка. Столик я случайно уронила, когда мы ужинали, а так как Родион хотел покушать, должна была уйти.
— А кловь? — не унимается малышка.
Я вздыхаю, понимая, что Елена Эдуардовна тоже в курсе произошедшего события, как, впрочем и Анна Павловна, прибежавшая следом за Машей.
— Кровь папина, — соглашаюсь я. — Но это ничего страшного,
— Опелацию? — Маша удивленно пучит глаза.
— Да, — киваю. — Аппендицит вырезали, — поясняю, понимая, что сейчас последует вопрос о том, что это, но нет, Маша понимающе кивает и произносит:
— Поняла. Это то, о чем мне учитель лассказывала. С папой сейчас все холошо?
— Да.
— А ты пойдешь к нему? Там эта посуда. Ему же нельзя вставать? — и смотрит на меня так пронзительно, что совесть, которую я только запихнула куда подальше и угомонила, снова рвется наружу.
— Пойду, конечно.
Как бы мне не хотелось не видеться с ним в ближайшие несколько дней и забыть о его существовании! Представить, что я все еще в своей квартире, жду мужа с работы и ношу Родиона на руках. Увы, маленькая заноза по имени Маша, которая так крепко залезла мне в сердце и разворошила душу, точно не даст этого сделать.
— А я с тобой пойду, — говорит Маша, не давая ни малейшего шанса на отступление. — Ласскажу папе сказку и дам таблетку, чтобы ему не болело, а то он молщился.
Выдавливаю из себя улыбку и киваю, переодеваюсь в удобную одежду, беру Машу за руку и веду в комнату к Адаму. Там она быстро приходит в себя, молниеносно забирается на постель к отцу и ложится к нему под бок.
— Сильно больно? — спрашивает и поднимает свою кудрявую голову наверх так, чтобы заглянуть отцу в глаза и все там прочесть.
— Нет, — выдавливает Адама и вопросительно смотрит на меня.
Я мотаю головой, мол, нет, ничего я ей не рассказала, а когда он изгибает бровь, закатываю глаза и говорю:
— Машуль, папе аппендицит вырезали, это не страшно. И через пару дней ему будет лучше.
— Палу дней? — она задумывается, а я вижу, как Адам расслабленно выдыхает.
Он что, и правда думал, что я стану рассказывать семилетнему ребенку о пулевом ранении?
— Учитель лассказывала, что восстанавливается олганизм не слазу. Тебе точно хватит палы дней?
— Точно, — Адам улыбается, но я замечаю, как он хмурится и будто вовсе не дышит. — У меня есть специальная мазь.
— Машуль, — обращаюсь к девочке, чтобы отвлечь ее. — Ты же обещала помочь мне. Сходи к Анне Павловне и попроси ее принести веник.
Она быстро кивает и слезает с кровати, ковыляя к выходу. Едва за ней закрывается дверь, как я подхожу к Адама и оттягиваю одеяло. На его водолазке проступило большое пятно крови, а сам мужчина выглядит не очень.
Убедившись, что рана снова начала кровоточить, иду к аптечке и достаю оттуда мазь и лекарства, которые оставил Павел. Нахожу там те таблетки, что он назначил при кровотечении и протягиваю две Адаму. Странно, но сейчас он не противиться и не говорит, чтобы я ушла.
Интересно, на него так подействовала Маша?
— Нужно еще обработать рану и сменить повязку. Я сейчас уберу здесь, а ты постарайся сделать вид, что у тебя все в порядке. После я уведу Машу и приду, чтобы помочь тебе с остальным.
Говорю так, чтобы у него не возникло желания возражать мне. Раз уж Маша узнала о его состоянии, я просто не могу бездействовать и обязана сделать все, чтобы он поправился.
Сказав свою тираду, отворачиваюсь, беру в руки опрокинутый столик и начинаю собирать туда осколки посуды.
— Спасибо, — вдруг раздается за спиной.
Не дай бог мне в этот момент держать в руках осколок — точно бы порезалась, ошарашенная словами благодарности.
От необходимости отвечать меня спасает Маша, забегающая в дверь.
— Анна Павловна в колидоле.
То, что ей запрещено заходить в комнату к Адаму, я поняла еще тогда, когда она удивилась, стоило Маше рассказать о плохом самочувствии папы. Выйдя в коридор, забираю у женщины принесенный веник, не забывая при этом ее поблагодарить, а после возвращаюсь в комнату.
Убрав остатки осколков, выношу все на кухню и возвращаюсь в комнату, застывая прямо на пороге, потому что в Адам рассказывает Маше стишок, а та, свернувшись клубочком у него не плече, внимательно слушает.
Эта картина заставляет мое сердце сжаться сильнее. Я почему-то думаю о том, что воспитывать ребенка, да еще и девочку, в одиночку, не так-то легко, как может показаться на первый взгляд. Он ведь с самого рождения с ней, с пеленок. Наверняка и кормил, и носил на руках, и менял памперсы. Вот откуда у него решительности и уверенности в уходе за Родионом больше, чем у меня.
— О, мама, — отвлекается Маша, заметив меня в дверях. — Иди к нам, я подвинусь, — и хлопает ладошкой рядом с собой.
Я делаю глубокий вдох и двигаюсь к кровати, ложусь рядом с Машей, стараясь при этом лечь не слишком близко к мужчине, но у малышки на это свои планы. Она быстро хватает меня за руку и перебрасывает ее через себя так, что моя ладонь оказывается на здоровой стороне живота Адама. Она хотела, чтобы я обняла ее, а получилось так, что я обняла и ее, и одновременно вторглась в чужое личное пространство. Впрочем, Адам, кажется вовсе не против.
— Пап, ласскажешь еще что-то? А мы с мамой послушаем.