Мамаев курган: Памятник-ансамбль героям Сталинградской битвы
Шрифт:
С Бекиром пока что сложно. Он продолжает на меня злиться. Мне по-прежнему больно от его несказанных слов. Но я знаю, что когда увижу на его лице первую же адресованную мне улыбку – тут же растекусь плаксивой всепрощающей лужей. В детстве у нас часто почти доходило до драк. Сейчас, когда мы подросли, я понимаю, что брат – мое огромное сокровище. Рассудительный. Серьезный. Смелый…
Больше, чем чтобы мы с ним побыстрее помирились, я хочу только чтобы папа его простил за мое прегрешение.
Бекир защищает меня до конца: он не признался, в каких именно обстоятельствах
Но если с Бекиром, папой и мамой все просто – я их всё так же люблю и уж точно мне не за что на них злиться, то с злость на Митю не проходит, а только растет. Мне кажется, что я понемногу, как шелуху с лука, снимаю лишние эмоции и начинаю видеть суть.
После тысячи разговоров о том, что я считаю важным, после миллиона мягких отказов от слишком откровенного для меня поведения, после моих восторгов по отношению к отцу, брату, после длинных рассказов о важности свадьбы для девушек… Этот идиот посмел поиздеваться. Насладиться. Оставить нас всех не просто в замешательстве – а униженными и разбитыми. А сам…
Положа руку на сердце, если бы я слышала эту историю со стороны, может и не пожалела бы молодого человека, подобного моему Мите. И вот теперь мне больше всего стыдно, что этот Митя – мой.
Как оказалось, разочароваться в человеке очень легко. Достаточно более трезво посмотреть на его поведение. То, что я считала свободой и смелостью, на самом деле было безразличием к моим интересам. А как можно мечтать выйти замуж за мужчину, который ни от чего тебя не защитит? Как ему меня со спокойной душой отдаст бабасы?
Сам Митя часто говорит, что родственники не имеют права вмешиваться в мою жизнь и что-то мне запрещать. Его логика всегда была мне ясна и отчасти я с ней даже согласна. Но многое в моем поведении обусловлено не столько прямым вмешательством, сколько желанием угодить. Я – такой человек. Мне хочется, чтобы из-за меня никому не было плохо. По возможности, всем хорошо. И мне хорошо.
А Митя сделал плохо всем, кроме себя.
Каждый раз, когда думаю об этом, – передергивает.
Захожу в университетскую уборную, оставляю сумку на столике и приближаюсь к зеркалу, чтобы посмотреть, не смазалась ли косметика.
До сессии осталось совсем чуть-чуть. Поэтому к нервам по поводу поведения Мити и возможного раскрытия нашей тайны добавляется еще и страх где-то что-то завалить.
Я – не отличница. В школе была, но медицина – это не совсем мое. Не мечта, а одна из граней готовности в чем-то уступить, где-то прислушаться, как-то потерпеть. Не могу сказать, что учеба вызывает во мне отторжение, но полноценно на своем месте я себя не чувствую.
Когда делюсь этим с подружками-однокурсницами, они смеются, что с таким подходом я давно должна была слиться, а то и сойти с ума, потому что выдерживать муки первых курсов без отчаянной любви просто невозможно. Но они не знают, что мотивировать может не только любовь, но и одобрение в глазах родных.
О том, чтобы бросить, я действительно запрещаю себе думать, как бы сложно ни
Через двадцать минут у меня лекция в другом корпусе, поэтому вальяжничать некогда. Делаю свои дела, снова хватаю сумку, подхожу к автомату за стаканчиком не самого вкусного кофе и движусь вниз по ступенькам.
В этот момент жужжит телефон, я переворачиваю его экраном к себе.
Митя мне иногда пишет, несколько раз пытался заговорить, подкараулив возле аудиторий, но я пока что не готова. А может быть уже никогда не буду.
И даже не потому, что Бекир приказал оборвать связи. Дело во мне. Чувствую себя преданной. А предательств я не прощаю.
Но когда смотрю на экран телефона, улыбаюсь, а не кривлюсь. Это не он. Это Лейляша. Они с Азаматом «лечат нервы» в Доминикане. Летели туда через Париж. Как по мне, идеальный маршрут.
Мне интересно всё-всё-всё. И Лейла со мной всем этим делится. Или почти. Мы созваниваемся, она водит меня между пальм по белому песку. Даже на Эйфелевой башне мы побывали с ней как будто вдвоем. Не знаю, как Азамат это терпит, но я ему очень благодарна, что позволяет нам не потерять друг друга слишком быстро.
Я по горящим глазам подруги вижу, что она очень-очень счастлива. И чувствую, что дело далеко не в пальмах. Между ними с мужем происходит прекрасное. Самое чувственное, тайное и сладкое, что только может происходить между мужчиной и женщиной. Когда думаю об этом – внутри теплеет.
А когда на контрасте, как позволяла себя лапать Мите… Делается хуже.
Может быть Всевышний не наказал меня вот так, а наоборот от беды отвел?
Иначе когда бы я поняла? Неизвестно.
Закончив спуск по лестнице, отхожу в сторону. Ставлю стаканчик с недопитым кофе и двумя руками, с улыбкой на губах, еще раз пересматриваю все фото от Лейлы, время от времени их приближая. Потом печатаю:
«Это вау! Я так завидую!!! Это лучший подарок, какой только можно было сделать!»
Медовый месяц им подарили родители. И я теперь мечтаю, что после своей свадьбы тоже полететь бы… Правда после какой свадьбы? Точно так же, как раньше я хотела, что со мной это всё случится поскорее, теперь надеюсь, что в ближайшее время обойдется без потрясений.
Блокирую телефон, прячу в сумку, хочу взять стаканчик и всё же добежать до аудитории, но и этот мой план рушит тоже Митя.
Парень преграждает путь, проезжается по мне взглядом и останавливается, как ни странно, на глазах.
Хотя почему странно? Сегодня я без выреза – в довольно скромной блузке, а те его наполненные желанием взгляды кажутся уже неуместно-похабными, а не запретно-сладкими. Я завожусь.
Сжимаю зубы и шагаю ближе, чтобы обойти.
– Аль, привет… – Он делает вид, что просто дружелюбный, это я – истеричка, но я так не считаю. Фыркаю. Не сильно толкаю в плечо, но он не отходит. Я остаюсь зажатой в углу под лестницей. Проходящие люди нас не очень видят. Это, наверное, и хорошо…