Мамаев омут
Шрифт:
— Сядь, Вова, отдохни, — заметив его измученный вид, сказал вожатый. — Мы без тебя доделаем.
Но Вовку было уже не остановить.
— Ещё камней надо! Больше камней!
Вчетвером они притащили к стенке ещё с сотню булыжников. Побурлив, поток наконец свернул в сторону, побежал вдоль каменной стенки и, отыскав новую дорогу, устремился в овраг.
Ливень начал стихать.
Вожатый с ребятами перебрались на опытный участок. Поток больше не бесчинствовал здесь, от него осталась одна лишь сырая глубокая канава, пробороздившая участок.
— Да, наделал ливень беды, —
— А почему он не в форме? — спросил Шурка, подозрительно оглядывая Вовкину домашнюю одежду.
— А он нарочно переоделся… Из-за ливня, — торопливо сказала Нина. — Ведь правда, Вова?
Вовка молчал.
Шурка побежал за пионерами.
Протерев очки, Миша вопросительно уставился на Вовку.
— В самом деле, почему ты в домашней одежде?
Вовка тяжело вздохнул — теперь уж всё равно скрывать незачем.
— Домой я собрался, — с трудом выдавил он. — Сами знаете почему… Нинка вам, поди, всё рассказала… Никакой я не Горелов!
— Та-ак… понятно, — протянул Миша. — А мне и рассказывать не надо. Я уже давно замечал, что ты не тот, за кого себя выдаёшь. Нина только подтвердила это…
— Замечали? — опешил Вовка. — А чего ж из лагеря меня до сих пор не выгнали?
— Выгнать — это проще простого, — задумчиво сказал Миша. — Ты вот о другом скажи… Понял ли ты что-нибудь, пока в лагере жил? Научился ли чему?
Вовка молчал.
— А по-моему, понял, что под чужим именем не проживешь, — продолжал вожатый. — На чужой славе не выедешь. В жизни всё надо самому добывать, без обмана, по-честному.
— Уеду я, коли так. — Вовка безнадёжно махнул рукой. — И пусть дома ребята что хотят со мной делают.
— Разговор у вас, конечно, будет серьёзный. Но уезжать тебе, пожалуй, не стоит. Живи до конца срока, осталось уже немного. И, главное, позаимствуй у ребят всё хорошее, чтоб не с пустыми руками домой вернуться. Да и сам с ними поделись, чем богат.
— А что я умею?
— Садовник говорит, что ты отлично прививать научился. Вот и покажи ребятам.
— Нет, за Горелова я не могу.
— А ты не за Горелова… Сам за себя, за Вовку Ерошина.
— За Ерошина? — оторопел Вовка. — Это что ж… мне признаваться во всём?
— Так ты же, Вова, не робкого десятка, — улыбнулся Миша. — Ливня с грозой не испугался, поток остановил. Вот и испытай ещё один ливень…
В этот же день на вечерней линейке за спасение опытного участка во время ливня вожатый объявил пионеру Вове Ерошину благодарность.
— А сейчас вы узнаете, кто такой Вова Ерошин, — сказал Миша, — и он объяснит, почему две недели жил в лагере под чужим именем и что из этого получилось.
Отряд замер. Из строя вышел Вовка Ерошин и обернулся к ребятам…
Делегат[1]
Делегаты приезжали загорелые, обветренные, с поцарапанными руками. На вокзале их встречали с оркестром.
Голубые автобусы бежали по городу и пели, как патефоны: делегаты не умели ездить без песен.
В эти дни песни звучали на улицах, в парках, в столовых и даже в бане, куда делегатов водили строем. Но особенно громко доносились они из здания городского театра, на фронтоне которого во всю длину фасада колыхалось длинное кумачовое полотнище — «Добро пожаловать», а вход украшали два огромных фанерных снопа с золотыми колосьями.
В фойе театра была устроена выставка. Пурпурные помидоры, огурцы и кабачки невиданных размеров, тыквы с добрый ушат, огромные кочаны капусты, высокие стебли кукурузы, тугие снопы пшеницы, овса, ячменя, льна, клетки с кроликами и кудахтающими курами и многое другое — всё это как бы говорило: «Смотрите, что могут старательные, умелые руки ребят!»
Шло очередное заседание областного слёта юннатов. Делегаты утопали в мягких бархатных креслах.
На сцене за длинным столом, заваленным подарками для юннатов — книгами, приёмниками, коробками и свёртками, — сидели члены президиума.
Председательствующий — один из секретарей обкома комсомола, молодой парень в белой рубашке с расшитым воротом, — энергично потряс колокольчиком и объявил:
— Областной слёт юннатов продолжает свою работу. Слово предоставляется делегату апраксинских пионеров Алёше Окунькову.
Над ровным рядом ребячьих голов, как из-за ширмы, появился маленький, вихрастый, белобрысый мальчишка и решительно устремился к сцене. Однако голос из президиума несколько охладил его.
— Перед тем как дать слово очередному оратору, есть предложение проделать гимнастику! Возражений нет? — спросил председательствующий.
— Нет! — единодушно ответил зал.
Все встали. Один из членов президиума подошёл к рампе и вытянул руки вверх. Его движение повторили все — члены президиума и делегаты.
Под доносящуюся со сцены команду: «Руки в стороны, ладони вверх, медленный вдох» — Алёша Окуньков поднялся на сцену, взошёл на трибуну и, положив перед собой смятую бумажку — рапорт, стал разглаживать её вспотевшими от волнения ладонями.
Гимнастика завершилась дружными, согласными аплодисментами.
Пока зал успокаивался, Алёша деловито примеривался к трибуне. Она была ему явно не по росту. Сидящие в партере увидят один только торчащий вихор делегата апраксинских пионеров. Это, конечно, Алёшу не устраивало. Обнаружив внутри трибуны подставку, он взобрался на неё. Но и теперь Алёше не видны были первые ряды партера. Тогда он опрокинул подставку на ребро и, опершись руками о трибуну, взобрался на это шаткое сооружение. Теперь каждому делегату Алёша был виден как на ладони. Окинув притихший зал строгим взглядом, Алёша собрался было начать свою речь, но вовремя опомнился. Как заправский оратор, он первым делом налил из стоящего на трибуне графина полный стакан воды, выпил её до последней капельки, потом тяжело отдышался и начал: