Мамаев омут
Шрифт:
С этого дня мы уже больше не гонялись за Ночкой. Стоило ей убежать из стада, как через час-другой девчонки возвращали её обратно в летний лагерь. Потом они принесли нам книги, газеты, журналы, шашки, шахматы, футбольный мяч и даже пионерский горн.
— Это ещё зачем? — удивился Митька.
— А сигналы подавать, — объяснила Зина Лобачёва. — Я вот по телевизору смотрела. Один пастух вместо рожка коров горном приманивал. Побудка там, сбор. Очень здорово у него получалось.
— Вы бы ещё барабан притащили, — фыркнул Митька, но горн мы всё же взяли.
Наше
— Глупые, несмышлёныши, никакой музыки не понимают, — сердился дед и заставлял нас расталкивать телят.
— Дедушка, а может, на другой трубе сыграть? — однажды предложил Андрей, вынося из палатки помятый, видавший виды пионерский горн. И, приложив мундштук к губам, он заиграл сигнал побудки.
Телята в загоне зашевелились, стали подниматься.
Авдей помог нам выгнать их из летнего лагеря, проводил до пастбища и, наказав очередной смене подпасков кормить телят до отвала, помахал нам рукой.
— А ну, хлопцы, шуруйте тут, казакуйте, а я пошёл… Да рыбёшки не забудьте наловить. На уху там или на жарево…
— Куда это он? — спросил Андрей, когда Авдей скрылся в берёзовых перелесках.
Митька объяснил, что деда не иначе как вызвали по срочному делу на ферму или в правление колхоза.
— Что-то очень часто по срочным делам его вызывают, — засмеялся я и рассказал ребятам, что уже не раз видел Авдея в сельской чайной, где он распивал со стариками приятелями очередные пол-литра.
— А я его позавчера в кустах, в тенёчке застал, — сообщил Андрей. — Укрылся дождевиком и похрапывает, как дитё малое… Нет, дед, как видно, утруждать себя не любит…
— Так он ведь не молоденький. Где ему с его-то годами за телятами гоняться, — вступился Митька. — Вот он так и живёт — даст «цеу» и отдыхает.
— Что это за «цеу» такое? — не понял я.
— Ну, ценные указания, значит…
— Это насчёт рыбы, что ли? Чтобы побольше карасей в бочаге наловить… — заметил Андрей.
— Зря вы, ребята, на него, — вмешался в разговор обычно молчаливый Вовка Костылев. — Деду спасибо сказать надо, что учить нас взялся. У него ж опыт какой, с малых лет в пастухах!
Иногда Авдей, захватив двустволку, пропадал целыми днями. Он бродил по лесам и болотам, бил глухарей, рябчиков, зайцев, уток и сбывал всю эту живность дачникам. Возвращался он в лагерь обычно навеселе, бормотал что-то невразумительное или напевал «По Дону гуляет казак молодой».
Вовка с Митькой угощали его жареной рыбой или молодой земляникой, собранной на вырубке, рассказывали, как прошёл рабочий день, как паслись телята.
Потом Авдей заставлял Митьку сыграть ему на рожке что-нибудь душевное или отобрать из стада самых задиристых бодучих бычков и устроить между ними поединок.
— Да что он кочевряжится! — как-то раз возмутился Андрей. — Подумаешь, князь, феодал телячий — ублажай его, обхаживай. А сам прохлаждается невесть где, птицу бьёт, зайцев. Вот заявим про него в колхоз или в боевой листок напишем.
— Нет, ребята, нельзя, — сказал Митька. — Деда против шерсти лучше не тронь. Разобидится — из подпасков выгонит. И даже заработанного сполна не получишь.
— То есть как не получишь? — удивлялся я. — А по закону?
Митька принялся объяснять, правда довольно путано, что дед Авдей работает в колхозе не как все, а находится на особом счету. Он давно уже не член артели и заключил с правлением договор на пастьбу телят, вроде как бы в частном порядке. И кто ему будет помогать — это уж его дело.
— Он что же, Авдей, шабашник, частная контора? — спросил я.
— Частная не частная, но хозяин делу полный. Всё от него зависит. Ты думаешь, вас пионеры в подпаски определили? Как бы не так. Сам дедушка выбрал — приглянулись вы ему.
Я с укором посмотрел на Андрейку — вот так влипли мы в историю. Мало того, что от летних походов отказались, от раскопок в Иваньковском городище, теперь ещё к деду-шабашнику прилаживайся.
Андрей молчал.
— А мы ему не подначальные, Авдею-то, — сказал я. — Можем из подпасков и отписаться. Очень даже свободно.
— Теперь поздно, — заметил Митька. — Дед Авдей вашим мамашам уже задаток вручил. Договорился обо всём. Придётся до осени работать.
— Какой задаток? Почему до осени? — заартачился я и решительно заявил, что сегодня же обо всём поговорю с матерью и уйду из подпасков.
— А телята с кем останутся? — задумчиво спросил Андрей. — Они-то чём виноваты? Нет уж, придётся пока работать…
4
Недели через — полторы мы уже знали почти всех телят в стаде. Кличек на всех не хватило, и мы отличали их друг от друга по росту, по мычанию и по тому, кто как сёбя вёл.
Были у нас молчуны и ревуны, пузанчики и хиляки, шустряки и тихони, солодчие и привереды, лежебоки и бегуны.
Каждый вечер, пригнав телят с пастбища на ночёвку, мы по-одному пропускали их через узкие воротца в огороженный слегами загон и вели счёт: один, два, три… и так до ста девяноста семи.
— Чуете, пастыри, сколько нам телят препоручено! Цела рота. Запомните эту цифирь, — поучал нас дед Авдей. — И ещё на носу зарубите: вечером хоть одной телячьей души недосчитаюсь — никому спать не дам.
И верно, в любое время, в ночь-полуночь, в дождь и холод, он гнал нас в лес, заставляя отыскивать отбившихся от стада телят.
Однажды перед вечером, во время дежурства Митьки и Вовки, разразилась гроза.
Тяжёлая, тёмно-синяя туча, словно заслонка жаркий огонь в печи, разом закрыла солнце, ветер пригнул к земле траву и кустарники, блеснула молния, и гром шарахнул с такой силой, что телята, как по команде, закружились на месте. Потом начался ливень с градом, и они, задрав хвосты, бросились в лес. Ни крики пастушат, ни хлопанье кнутов, ни лай Урагана — ничто не могло остановить очумевших от страха телят.