Мамина дочка
Шрифт:
Слезы навернулись на глаза, и я этому была ужасно рада. Пусть Марк видит, что я раскаиваюсь! Я даже не стала вытирать их кулаком, только запрокинула голову, чтобы не шмыгать носом. Марк шагнул ко мне, обнял, и слезы впитались в его парадный галстук. Потом он сказал:
— Единственная проблема в том, что я собирался в эти выходные познакомить тебя с родителями. Ведь логично после предупреждения о грядущей свадьбе кого-то им предъявить? А теперь, честное слово, просто не представляю, как это сделать. Сказать им: это моя ученица и по совместительству будущая жена? Боюсь, они меня не поймут. Придется как-то протянуть еще годик.
Я судорожно вздохнула. Надо же, как нескладно все получилось!
— Симочка! — Марк запрокинул мою голову, заглянул в глаза. — Я вот что думаю: наверное, мне нужно срочно менять работу. Перейду в какую-нибудь другую школу. Тогда вся эта ситуация не будет такой… взрывоопасной.
Возможно, если бы я тогда согласилась с Марком, нам удалось бы избежать тех громов и молний, которые совсем скоро собирались разразиться над нашими головами. Но мы были слишком детьми, острота ситуации кружила нам голову. И я прошептала почти умоляющим голосом:
— Не надо, не уходи. Иначе я точно завалю алгебру с геометрией, и придется учиться в школе еще год.
— Ну, оценки натягивать я тебе не буду, — тут же предупредил Марк. — Но могу заниматься с тобой дополнительно. Причем каждый день.
— Я согласна, — прошептала я.
И все пошло как прежде. Мы так же встречались с Марком каждый день, а в школе старательно делали вид, что в упор не видим друг друга. Марк, например, боялся вызывать меня к доске; к концу сентября это заметила Нинка и очень разволновалась.
— Ох, Сима, ему точно Горгона нашептала, что ты в математике — не в зуб ногой. Он тебя даже спрашивать не желает, а потом как завалит сразу по всем темам! Надо что-то делать.
— Что? — внутренне потешаясь, спросила я.
— Ну хочешь, я с ним поговорю? Скажу, что ты очень одаренная, просто Горгона тебя подавляла. Он же еще довольно молодой, не должен верить всяким внушениям.
— Спасибо, Нинка, — ответила я торжественно и мрачно. — Только, боюсь, мне уже ничто не поможет.
На следующий день от самого Марка я узнала, что Нинка с ним все-таки поговорила.
— Хорошая у тебя подруга, — сказал он мне, когда после уроков мы бродили по аллеям старого парка. — Целый час доказывала мне, какая ты замечательная, и умная, и талантливая. Завтра вызову тебя к доске. И только посмей не решить задачу. Сейчас дойдем до скамейки и вместе ее разберем.
— Марк, не надо вызывать, — всерьез перепугалась я. — А вдруг я не справлюсь с собой и начну хохотать. Или ты по привычке скажешь мне что-то типа: «Сероглазик, неправильно мыслишь». Лучше дай мне письменное задание и поставь за него оценку в журнал.
Но на следующий день Марк меня все-таки пригласил к доске. Разобранную задачу я отбарабанила с закрытыми глазами, получила оценку и на негнущихся ногах проследовала до своей парты. А Нинка сказала на перемене, с удовольствием разглядывая жирную пятерку в моем дневнике:
— Вот видишь, очень хорошим человеком оказался новый учитель. И напрасно ты от него вечно шарахаешься.
Однажды нас чуть не застукали в городском парке. Мы шли, как обычно, крепко держась за руки, смеялись над чем-то, и я только в последний момент чудом заметила в другом конце аллеи двух учительниц из нашей школы. Это были две самые молодые представительницы педсостава, две подружки: учительница пения и учительница географии. Прежде они мне даже нравились: все-таки не такие скучные и замшелые, как прочие дамы. Но в этом году я с первых дней почувствовала в них соперниц. И не напрасно: и той и другой очень нравился Марк, и они вечно крутились вокруг его кабинета.
Одним прыжком я метнулась в кусты. А через секунду учительницы уже стояли рядом.
— Ой, Марк Леонидович! — воскликнула стриженная под мальчика учительница пения. — У вас что там, собачка?
— Да пока не обзавелся, — дружелюбно ответил Марк.
— А нам показалось, что-то в кустах копошится… Вы гуляете один?
— Совершенно.
— Ой, а пойдемте с нами! — закричала стройная миниатюрная географичка и цапнула Марка за рукав куртки. — Мы идем кормить уточек, а потом на карусели.
Под кустом я тихо изумилась: учительницы, обалдеть можно, ходят, как маленькие, на карусели. А потом услыхала безукоризненно вежливый голос Марка:
— Давайте поступим так, девочки. Как-нибудь я сам вас приглашу на прогулку, вот тогда сходим и к уточкам, и на карусели.
Кажется, они обиделись, потому что при прощании голоса их звучали довольно тускло. Но, слава богу, ушли.
— А что, — спросила я, выбираясь из-под куста, — ты их в самом деле собираешься куда-то приглашать?
— Не знаю, — развел руками Марк. — Раз уж пообещал… Может, на День учителя…
И мы продолжили нашу прогулку, непроизвольно выбирая еще более глухие места и тропинки.
Поздно вечером я на цыпочках вошла в квартиру, скинула облепленные парковой грязью сапоги и несколько минут сидела на тумбочке в прихожей, стараясь перенастроиться на обычную жизнь. Потом подошла к двери маминой комнаты, заглянула в щелочку: мама не любила, если я отрывала ее от работы. На этот раз мама сидела не за пишущей машинкой, а на диване, на коленях у нее лежала книжка, открытая где-то посередине. Но смотрела мама не в книгу, а в пространство.
Книжки мама тоже читала необыкновенно, не так, как все люди. Когда приносила в дом новую, сперва просматривала ее, читала выборочно некоторые места. Потом давала отлежаться несколько дней и только после этого начинала читать с первой страницы. Однажды я спросила ее, зачем она так делает. Какой в этом интерес? И мама мне ответила:
— Потому что так я не читаю книгу, а как будто вспоминаю что-то, давно случившееся.
Впрочем, часто после первого просмотра мама откладывала книжку в сторону. Говорила: