Мамины рассказики
Шрифт:
Эх, только-только после тысячедневного лихолетья фашистской оккупации оправилась деревушка Верещено, та, что в Шимском районе Новгородской области-губернии, от невзгод и разрухи. Немного в ней сохранилось более-менее пригодных для жизни хат-избушек – ох, немного. Хотя линия фронта вроде б прошла стороной да главный жаркий бой за переправу через многоводную реку Шелонь у районного города всего-то в пяти верстах от них был, деревне рикошетом немало бед досталось. Но дом бабы Дуни под защитой старых яблонь и слив, выросших глухой стеной вокруг него, выдержал и её с детьми (тогда пятилетним Коленькой
– …Что отдать? – пряча руки за спину, бойко звенит в ответ черноглазая малышка.
– Да яйцо, яйцо отдай, – ухмыляется брат.
– Какое ещё яйцо?
– Да куриное, ку-ри-но-е, – тянет по слогам. – Оно тебе всё равно без надобности, что ты с ним делать-то будешь?
– А ты – что? – подозрительно сужает глаза чумазая, со свежей ссадиной на лбу сестрёнка…
Эх, и вечно-то её где-то носит, и вечно-то она во всякие истории попадает. От горшка два вершка, а всё туда же – командует… Командирша! Мать её, Евдокия Михайловна, баба Дуня, тридцатилетняя солдатка-вдовушка, бывало, безнадёжно махнет на неё рукой, бросив в её сторону:
– Векша – она и есть векша!
Что б это значило?..
Теперь уж не спросишь!
Известно лишь, что дочка в карман за словом ответным не лезла: чуть что не по её выходит – тут же, невзирая на возраст того, кто перед ней, выдаст в ответ что-нибудь такое-разэтакое, а потом ещё и споёт победоносно себе под нос:
Валенька, Валенька —чуть побольше валенка…Какая была Валенька?..Маленькая!..За два послевоенных года любознательная шестилетка (на вид и того моложе) излазила все окрестности деревни вдоль и поперёк – от озера Ильмень в трёх километрах на юге до развалин старой церкви на погосте в двух километрах на север. И в какие только передряги в этих своих путешествиях она не попадала, прочно войдя в сознание соседей и родственников, коих у неё почитай вся округа, как главный возмутитель покоя! Впрочем, именно за эту беспокойность и любили Валю, потому как весело с ней, интересно, ведь она же Векша – «в каждой бочке затычка»: ничего не упустит, никому спуску не даст, везде правду-матку срежет.
Смешно.
Потешно.
Но ничего-то не изменится с тех пор, немало бед через ту «правду» ей достанется в жизни.
– …Да ладно тебе, – неожиданно отступив, миролюбиво выдыхает брат. – Я же видел, как ты из сеней бабы Фени только что тайком вылезла.
– И что? – хмурит смоляные брови девчушка.
– Как – «что»? – снисходительно улыбается Колька. – Яйцо, значит, у несушек умыкнула.
– Неправда, неправда! – возмущённо звенит на всю избу Валентина, готовая в очередной раз вступить в бой за правое дело.
Так и бросилась бы в атаку на брата, если б не руки, спрятанные за спину.
– Да тише ты, тише, –
– А что ты врёшь всё?.. – переходя на всякий случай на шёпот и выдавая тем самым себя, сверкает глазами чернобровая. – Ничего я не умыкала, мне баба Феня сама разрешила взять.
– Да я что, я ничего, так просто, подумалось, что ты сырые яйца всё равно не любишь, потому как они грязные, противные, в курином помёте, – состроив брезгливую гримасу, перечисляет Колька. – К тому же оно наверняка в твоей жаркой руке уже испортилось, стухло, но я б его… ради твоего же блага мог бы спасти – съесть, чтоб совсем не пропало. Ты ж знаешь: у меня в животе всё переваривается. А взамен свою половинку пенки с топлёного молока отдам: будешь одна есть, без меня.
– Не-е, – неуверенно тянет сестрёнка, достав из-за спины руку с «испорченным» яйцом. – Хитрый какой: враз обманешь, знаю тебя!.. – качает головой. – Не переживай за меня, я его, пока мамки нет, сварю.
– Да как ты его варить-то собираешься, бестолочь? – дав от досады сестре лёгкого подзатыльника и вытаращив глаза, с жаром выдыхает Колька. – Печь со вчерашнего вечера не топлена, мать строго-настрого наказала без неё ничего не делать – дров и так почти не осталось, а на дворе ещё только март, холодно.
– Не твоя печаль, – по-взрослому усмехается Валенька, но, поразмыслив слегка, добавляет: – Вот если и молоко своё отдашь, тогда…
– Да отдам, отдам! – перебив её, нетерпеливо машет рукой Колька. – Ты ж знаешь, что не пью… топлёное молоко, не люблю. Просто приходится пить, раз нет ничего другого, сила нужна, чтоб и тебя, кстати, из разных историй вытаскивать…
Что верно, то верно! Малышка хорошо усвоила преимущество иметь старшего брата, к тому ж действительно крепкого, не по годам сильного, смелого и… безотказного, готового в любой ситуации прийти к ней на выручку. А она, чуть что не по ней выходит, – и надо, и не надо – тут же бежит к нему за помощью: разобраться с обидчиками.
– …Конечно, не любишь, – смеётся девчушка, не среагировав на намёк брата об его утренней разборке с соседскими мальчишками, которые никак не хотели попадаться к ней в руки при игре в «жмурки». – За обе щеки в прошлый раз уплетал, один глоточек лишь мне оставил.
– Так то в про-о-шлый, тогда у тебя яйца не бы-ло, – серьёзно так тянет Николай и, как бы случайно взглянув в окно, испуганно вскрикивает: – Ой, гляди-ка, мамка, мамка идёт да ещё с бабой Феней! Видать, по твою душу.
– Где?.. Не может быть!.. – испуганно таращит глаза малышка и, спешно протянув ему драгоценную находку, выдыхает скороговоркой: – Бери, бери скорей, быстро, но помни: молоко и пенка – мои…
Колька молча коротким натренированным движением бьёт скорлупу об стол и, даже не удосужившись очистить образовавшееся отверстие, одним глотком выпивает всё содержимое яйца. Валька от удивления даже рот открыла: как же ловко это у него вышло!
– …Гляди-ка ты, – не дав ей опомниться, безэмоционально бросает парнишка, снова прижавшись левой щекой к стеклу, якобы выглядывая на дорогу, – назад пошли, видать, забыли что.
Конец ознакомительного фрагмента.