Мамонт
Шрифт:
– То, что я тебе наверху сказал, это правда.
Полина сидела, колени подтянув к подбородку, глядела на светлеющий горизонт.
—Знаю, – сказала она. – Я тебя тоже полюбила.
– Эй! – это сверху Бессонов кричит. – Маска, я вас вижу! Поднимайтесь!
– Сам спускайся! – сказал Чапаев.
– Они надо мной! – снизу кричит Левкой.
– Они подо мной! – сверху кричит Бессонов.
– Где веревка? – это Сталин спрашивает.
– Сержант – срочно в лагерь, веревку принеси! – это Бессонов.
Убежал сержант.
– Не бойся, мы уйдем, – успокаивает Гаузе Полину. Руку в ладоши забрал, греет. От Чапаева только голова наружу торчит, так глубоко в мамонта ушел. Вдруг охнул старик, выполз наружу, нагнулся вперед и обильно на Левкоя выблевал.
– Молодой человек! – кричит Бессонов сверху. – Вы заблуждаетесь, если полагаете, что добьетесь справедливости. Ни один здравомыслящий человек не поверит, что в лесу стоит забытый лагерь. Знаете, что они подумают? Подумают, что если стоит, значит это кому-то надо. И не нам соваться. В этом смысл всей нашей истории. Кому-то надо! Вы меня слышите?
– Разберутся, – отвечает Гаузе. Не хочется ему думать об этом. – Разберутся.
– А мне ничего не угрожает, – сказал Бессонов. – Я никого не репрессировал без суда и следствия. Я не садист и не преступник.
– Разберутся, – ответил Гаузе.
– Я строил стратегическую дорогу.
– Без конца и без начала.
– Земля тоже круглая, но никто не считает преступником Господа Бога. Сейчас мы спустим веревочку, поднимайтесь, будем считать инцидент исчерпанным. Я вас на кухню определю. Или в больницу. Дам должность доктора медицинских наук. Решайтесь.
– Нет, спасибо.
– Неужели вы в самом деле думаете, что в кабинете нового министра безопасности, фамилии которого я, к сожалению, не знаю, нет прямого аппарата, связанного с моим лагерем? Телефон молчит, но когда нужно он зазвонит.
– Разберутся.
– Вас первого посадят в лагерь. За клевету.
– Разберутся.
Уже совсем рассвело. Левкой с охранниками ступеньки в обрыве выдалбливает, чтобы подняться. Ну, это еще нескоро. Полина задремала, голову на колени Петру Гаузе положила, от мамонта тяжелый дух идет. Веревки все нет, охранники сверху головы склоняют, сами давно мясного духа не слышали. Чапаев в мамонте шурует, для Гаузе это как нож по сердцу, но молчит.
Вот охранник бежит.
– Где веревка?
– Нет веревки, товарищ начальник. Беда.
– Чего еще?
– Охрану-то мы сняли, сюда побежали, а зеки разбежались.
– Быть того не может… а волки?
– Волки же тоже здесь.
– Догнать их!
– Что там случилось? – Левкой снизу кричит.
– Лагерь кончился! – торжествует Гаузе. – Нет больше лагеря.
– Молчать! Никто лагеря не закрывал. Поплутают по лесу и вернутся. Никуда не денутся. Они другой жизни не знают. Добровольно в лагерь придут. Сейчас быстро покончим с этими и пойдем зеков собирать.
– Как?
– Кидайте на них сверху камни. Бревна кидайте. Все кидайте. Объявляю их вне закона!
И стали охранники камни собирать, пень выворачивают…
– Лезьте сюда, – приказал Чапаев. Подвинулся, место освобождая.
Заползли Полина с Гаузе внутрь мамонта. Чапаев край шкуры сверху закинул, закрыл.
Сотрясается мамонт от ударов, от лишнего груза. Еще камень, еще бревно… вот и пень упал…
И вывалился мамонт из обрыва, рухнул вниз – капитана Левкоя в лепешку, скатился в реку и поплыл словно плот.
– Не догоните! – Чапаев шкуру откинул, наружу вылез, как из подводной лодки.
Но ошибся.
Проплыл мамонт недолго, на мель сел.
22
Островок посреди реки. У островка и застрял мамонт.
Бегут к берегу охранники, волки, Сталин.
Протока-то глубокая, холодная, не преодолеть вброд. Бегают по берегу, ругаются.
Чапаев на мамонте сидит, с отвращением на кусок мяса смотрит.
– Бессонов! – кричит. – Беги в лагерь. А то тебе стеречь некого будет.
А тот в ответ приказывает:
– Строить плот!
Разбежались охранники по берегу, бревна ищут, плот вязать думают. А Чапаев их мясом дразнит. А тут еще Гаузе добавляет:
– Товарищи военнослужащие! Вас обманывают. Времена изменились. Спокойно возвращайтесь домой, к семьям, к честному труду.
– А я вас засужу! – кричит Чапаев. – Жизни не пожалею! По судам загоняю!
Вздыхают охранники, тянут бревна.
Посреди островка холм песчаный, в нем яма. Теплая, сухая. Ушла туда Полина, Гаузе за ней. Легли рядом на песок. Гаузе ей руку на плечо положил.
– Тебе не противно? – Полина спрашивает.
– А почему?
– Я – убийца. Я человека задушила. Этими руками.
– Он давно умер.
– Для тебя. Для меня – только что. А может, и не умер…
– Полина, не думай, я все знаю о твоем прошлом.
– Ничего ты не знаешь.
– У нас будет дом, работа…
– Ты знаешь, почему я его убила?
– Не это сейчас главное.
– Это. Меня девочкой, в десять лет, к нему привели. Он девочек любил. Поэтому я и руки его узнала. Руки не меняются.
– Ой, – замолчал Гаузе, но руку не убрал. Держит.
Полина подниматься начала.
Тут Гаузе ее к себе двумя руками привлек.
– Милая, забудь…
– Никуда нам от них не деться. Доберутся до нас. Всюду доберутся. Мы же беглые.
А сама гладит его, грязный ватник распахнула, глаза дикие, зеленые, кошачьи. Губы мягкие стали, податливые.
У Гаузе глаза застилает, дыхание прерывается.
– Не надо, – шепчет, – не сейчас…
– Другого не будет. Ничего больше не будет… Возьми меня, Петя.