Мамонтёнок Фуф
Шрифт:
Скоро они осторожно прокрались мимо спящих воинов и выскользнули из хижины.
Стояла тёплая безлунная ночь, и по-ночному были ясны даже самые далёкие звуки. Где-то яростно взлаивали дикие собаки, потом земля донесла приглушённый топот промчавшегося табуна лошадей. Вслед за этим над тёмными просторами прокатился низкий могучий рёв, и сразу же неподалёку тоскливо заплакала ночная птица.
Чуть отбежав от стойбища, они на миг остановились на невысоком пригорке. Аф прижался тёплым боком к ногам девочки и, щетиня загривок, оглянулся назад. Никто их не преследовал, и он успокоился.
— Ночь перевалила за середину,— проворчал он, подставляя нос слабому дыханию встречного ветерка.— Впереди много троп; по которой из них мы пойдём?
Ола ласково провела рукой по его голове, вздохнула и, не ответив, сбежала с пригорка.
Над далёкими перелесками едва-едва начинал светлеть краешек неба.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Фуф остаётся один, потом встречает оленёнка Гая и Умного хомяка.
Непоседа Фуф ещё утром куда-то исчез, и к середине дня мамонтиха не на шутку испугалась. Она обошла несколько рощ и теперь не знала, где ещё искать сына. Вдруг навстречу попался Харри.
Медведь мигом прыгнул за толстое дерево и, высунув из-за него голову, с обидой сказал:
— Напрасно вы тогда так осерчали на меня. Я же совсем не желал зла вашему сыночку. Ну, шлёпнул бы его разок-другой, так это ему же на пользу! Излишняя родительская любовь детей только портит!
Увидев, однако, что мамонтихе вовсе не до него, медведь осмелел и вылез из-за дерева.
— Хрр, не те нынче дети пошли,— сказал он, сокрушённо разводя лапами.— Дерзят, старших не уважают. Вот, помню, мы в своё время...
— Вы не видели моего сына? — перебила мамонтиха, тревожно озираясь по сторонам.
— Что, неужели пропал? — оживился Харри.— Ай-яй-яй... Постойте-ка...— Медведь прищурился, делая вид, что вспоминает.— Ах-хрр, совсем из ума выжил! Я же видел его сегодня! Помню, ещё подумал, какой вкусн... э-ээ, какой симпатичный малыш...
— Вы видели моего сына? — вскинула хобот мамонтиха.— Где?
— Ага,— подтвердил медведь.— Знаете старую свиную тропу, что идёт по обрыву вверх по Амгау?
Мамонтиха нетерпеливо кивнула.
— Вот по ней он и убежал. Я хотел было вернуть его, потому что дальше-то места очень уж нехорошие...
— Что такое? Почему? — закричала мамонтиха не своим голосом.
Медведь казался совсем убитым.
— Старый я дурак! — причитал он и даже ухитрился всплакнуть.— Как же я не догадался-то: ведь там живёт этот негодяй пещерный лев, разбойник, каких свет не видел. Съесть малыша ему ничего не стоит!
Мамонтиха повернулась и бросилась к реке. Забыв об осторожности, она бежала по узенькой подмытой тропе, которая выдержала бы разве что свинью, но никак не огромную мамонтиху. И тропа не выдержала. Вместе с грудами земли мамонтиха рухнула с огромной высоты прямо в отороченные пеной водовороты. Через короткое время оглушённая Фуфина мать показалась уже на середине реки, и широкое течение неторопливо понесло её дальше.
Харри видел всё. Он провожал мамонтиху глазами, пока мог различить её среди волн, потом довольно ухмыльнулся и пошёл прочь от обрыва.
Всю остальную часть дня медведь потратил на розыски мамонтёнка. И если бы он его нашёл, то наш рассказ о бедном Фуфе можно было бы тут же и окончить. Харри обрыскал несколько рощ, где обычно любила кормиться мамонтиха. Под вечер, усталый и голодный, он отправился за более лёгкой добычей, рассудив, что мамонтёнок от него всё равно не уйдёт и съесть его ещё успеется.
А Фуф так никогда и не узнал, почему столь неожиданно и навсегда исчезла его мама. Не найдя её там, где они расстались, мамонтёнок совершенно потерял голову. Всё вокруг — и раскидистые дубы, и тонкие берёзы, и ивы с бугристой серой корой, и даже весёлые ручейки, затерянные в траве,—всё вдруг помрачнело, насупилось. Везде, куда ни глянь, мерещилось что-то злое и пугающее. Только тут до Фуфа дошло, что он уже с самого утра ходит совсем-совсем один. Мамонтёнок заверещал и кинулся куда глаза глядят. Встревожив стайку темноглазых косуль, пришедших на водопой, он миновал мелкую речонку, с жалобным хныканьем заметался по каким-то полянам в россыпях красных и белых цветов и, наконец, мохнатым скулящим клубком выкатился на край равнины.
Здесь было просторно и тихо. Вечерело. Вдали, над неоглядными зарослями синеватой бизоньей травы, неторопливо плыли бурые спины быков, появлялись и исчезали сухие головки пугливых винторогих антилоп, проносились всхрапывающие кони с короткими растрёпанными гривами.
Стояла вторая половина лета. Самый жар уже миновал, но впереди ещё были долгие дни дозревания диких злаков, короткие грозы с дрожащими в глубине сизых туч ветвями молний. И уж совсем далека была ясная затяжная осень в бескрайнем разливе жёлтого и голубого.
Трудно сказать, как сложилась бы дальше судьба Фуфа, если бы он не встретил в это время оленёнка, весёлого бродягу Гая.
Гай вырос сиротой, потому что олени не воспитывают своих детей. Сразу после рождения маленький Гай был оставлен своей матерью и целыми днями скрывался в траве. Пока он не мог заботиться о себе сам, его кормили все проходившие мимо оленихи. Потом он подрос, научился есть траву, бегать и прятаться от врагов.
Гаю был год, и на голове у него уже ветвились небольшие рога. За время одиноких скитаний он многому научился. Он знал, что на равнинах надо остерегаться волков, особенно зимой, а в Лесу — росомахи или рыси, которые подкарауливают обычно у водопоя, затаившись где-нибудь на дереве. Знал он также и то, что ни бизоны, ни лошади, ни даже свиньи не причинят ему вреда. Как-то зимой за ним гнались волки. Спасся Гай тем, что успел забежать в самую середину бизоньего стада. Когда над окрестными сугробами появились нюхающие воздух острые волчьи носы, могучие быки окружили кольцом коров и телят и выставили наружу свои грозные рога. Огромный, как носорог, вожак с глухим рёвом бросился вперёд. Волки отлично знали, что такое бизон в бою, и сочли за лучшее быстренько убраться. Стадо не прогнало Гая, и с ним он проходил в полной безопасности до самой весны.