Мамусик против Ордена Королевской кобры
Шрифт:
Теперь-то он, конечно, уже взрослый успешный программист, и ночевать больше не приходит, – но по-прежнему относится ко мне с сыновней нежностью.
Они с Павликом примчались ко мне в семь утра. Я еще щеголяла в бигудях и тигровом халате. Обычно я встаю часов в шесть, но уж очень тяжелым вчера выдался день. Мне даже сны не снились – просто отключилась и всё. Пробудилась с камнем размером с Исаакиевский собор на сердце.
– Мальчики, милые, а вам-то что не спится? – грустно приветствовала их я, приглашая на кухню – как раз собиралась варить кофе по мароккански: в турке,
– Мы, тетя Люба, всё думаем, как Степку выручить, – отозвался Андрюша, садясь на голубой диванчик возле горшка с геранью, недавно раскрывшей новые ярко-красные бутоны «оттенка императорского плаща», как однажды выразился Яков Матвеевич. – Решили с вами посоветоваться… А что у нас на завтрак?
– А что ты, Андрюшенька, хочешь? – умилилась я.
– Я бы от оладушек не отказался! – Андрюша изобразил уморительную рожицу трехлетки-сладкоежки, заприметившего в парке тележку с мороженым. – С крыжовенным вареньем с вашей дачи.
– Ну разумеется, мой милый, через пять минут все будет готово! – воскликнула я, радуясь хорошему аппетиту мальчика. – А ты, Павлик?
– Благодарю, Любовь Васильевна, я только кофе. С утра мои способности к поглощению пищи, к сожалению, не производят особого впечатления, – сказал Павлик, поправляя очки на тонкой переносице.
Если с Андрюшей мы были на одной волне, то Павлик всегда казался мне чересчур независимым и строгим. Уж слишком он был рассудительным для своих двадцати пяти лет. Только из пеленок вылез – а уже весь такой высокомерный. Однако, надо отдать ему должное, на Павлика всегда можно было положиться. Надежный, как скала, как гранитная набережная Невы – вот каким был второй лучший друг моего сыночка.
Пока я хлопотала возле плиты, мальчишки поделились со мной своими планами по освобождению Степочки.
Павлик предлагал обратиться к журналистам и раздуть из этого ареста скандал – ну, например, представить Степу борцом за свободу слова, или ярым оппозиционером, или вообще представителем какого-либо гонимого меньшинства, это можно изобразить в два счета: несколько соответствующих постов в соцсетях, свидетельства его ближайших друзей, то есть их с Андреем, и дело в шляпе, пресса на крючке. А там, глядишь, губернатор, если не сам президент, устыдится за представителей правоохранительных органов и распорядится Степу выпустить.
Я ужаснулась и категорически, просто наотрез отказалась. Никто, ни одна живая душа (за исключением тех, кто уже в курсе, конечно, тут уж ничего не поделаешь), не должен знать о позоре, свалившемся на семью Суматошкиных! Я всегда была образцом для подражания. Мои подруги, мои родственники, вообще все, кто меня знает, считали меня каким-то божеством, идеальным существом. Неужели же я допущу, чтобы все узнали, что мой единственный сыночек сидит в тюрьме? Я с негодованием звякнула кофейной чашкой о блюдце. Нет, этот вариант не годится! Да и надежда на внезапно проснувшуюся совесть губернатора – просто детский лепет.
– Ладно, – вступил в разговор Андрюша, как только прикончил горку пышных оладьев, от души политых терпким крыжовником. – А как вам, тетя Люба, такая идея?
Дальше он перешел на иностранный язык. По крайней мере, мне так показалось. Потому что я не поняла практически ничего из того, что он говорил. Павлик, посмотрев на мою бессмысленную физиономию, сжалился и перевел для меня Андрюшину абракадабру. Программист наш замыслил запустить некий мегавирус, который он согласен создать ради Степы, в компьютерную базу всего министерства внутренних дел. Тогда в полиции по всей стране наступит коллапс, все дела между собой перемешаются, многие данные удалятся, и на фоне такого хаоса мы с легкостью вытащим Степу из «Крестов».
– Ну даже не знаю, – засомневалась я. – Не верю я в эти технологии. Я и билеты-то на самолет до сих пор покупаю в аэропорту. Езжу в Пулково на маршрутке и оплачиваю в кассе.
На этом идеи у нас кончились. Я молча глядела в пустую кофейную чашку, Павлик без конца протирал очки особой тряпочкой, которую всегда носил в нагрудном кармане, Андрюша грустно жевал одну оладью за другой. За окном гремели трамваи, чирикали наглые купчинские воробьи, грохотал мусоровоз. Жизнь остановилась только здесь, в печальной квартире №27.
– Ну не подкоп же делать, как в «Графе Монте-Кристо», – сказал Андрюша, собирая пальцем с тарелки капли крыжовенного варенья и облизывая его.
– А вот это пока самый реальный выход из положения, – мрачно ответила я. – Лопаты на даче есть. Будем работать посменно. Вы со мной?
– Э-э-э, да, Любовь Васильевна, – сказал Павлик, – конечно; но, насколько я помню, граф в итоге выбрался отнюдь не через подземный ход – он забрался в мешок и его выбросили в море… А вообще – почему вы не верите, что Степу освободят без нашей помощи, убедившись в его невиновности?
– Мальчик мой, – мой голос был полон горечи, – потому что я живу в этой стране уже более полувека и научилась не надеяться на справедливость. Полагаться всегда приходится только на свои силы.
Мы засиделись на кухне до полудня. Андрюша вяло шутил, что с нас можно писать картину «Унылые депресняшки заедают горе оладьями». Я нажарила их не меньше сотни.
В какой-то момент я спохватилась, что ведь сегодня третье июня, среда! Двенадцать часов – а мальчики не на работе. Выяснилось, что Павлик весьма предусмотрительно отпросился на целый день, а Андрюша вот уже неделю вообще в офис не ходит, работает дома над каким-то замысловатым проектом. Он многословно объяснял что-то про изящный код и плавающий баг, но я ничего не поняла. Порядком заскучав, я сбежала в ванную – под предлогом того, что уже первый час дня, а я все еще в бигудях и халате.
Как оказалось, прическу я сделала очень даже вовремя. Потому что через несколько минут в дверь требовательно позвонили.
– Откройте, полиция! – послышался строгий голос с лестничной площадки.
Я дрожащими руками повернула защелку. Знакомая коренастая фигура в потрепанной джинсовой куртке, родинка на правой щеке, ироничный взгляд.
– Обожаю эту фразу – «откройте, полиция!», чувствую себя героем американского боевика, – сообщил незваный гость, решительно проходя в квартиру. – «Милиция» – это как-то несолидно, по-советски, скучно до зевоты, вы не находите?