Манагер
Шрифт:
Поправив на голове свою импровизированную маску, я выбил брус из держателей и толкнул ногой дверь. В нос мне ударила кошмарная смесь запахов нечистот, тлена, свежей крови, мочи и чего-то сладкого, неприятного — смеси духов и камфары. Я задохнулся от такой вони, но пересилил себя и вошел внутрь.
Помещение освещалось теми же масляными фонарями, четыре из которых висели по стенам, и было хорошо видно все: по периметру стояли деревянные клетки, в которых сидели обнаженные подростки — девочки и мальчик лет тринадцати-четырнадцати, они со страхом уставились на появившуюся в дверях фигуру в колпаке на голове и с мечом в руке, попятились, вцепившись
Я с ужасом поглядел вокруг и обнаружил источник криков и стонов. Посреди комнаты стоял вделанный в пол кол, на который была нанизана девушка-подросток, со связанными сзади руками, еще живая, но явно ненадолго — кол уходил в ее влагалище минимум на метр, и она, перемежая стоны и крики, просила: «Убейте меня, пожалуйста! Не мучайте больше!», смотря перед собой пустыми глазницами — ей выкололи глаза.
На полу под ней растеклась лужа свежей крови, а рядом было установлено какое-то приспособление, по типу дыбы, на нем находился распятый мальчик с выдранными, висевшими лохмотьями гениталиями и выпавшими из живота внутренностями — он был мертв.
Я ничего не мог с собой поделать — отбежал в сторону, и меня стошнило. И это после того, как я перебил столько народа, работая, как мясник топором! Но там были враги, воины с оружием в руках, а тут — беззащитные подростки, фактически дети… и эта жирная тварь измывалась над ними в свое удовольствие! Сколько он загубил тут детей? Ну почему, почему его до сих пор никто не остановил?!
Я все-таки преодолел себя, сжался весь и, на негнущихся ногах подойдя к стонущей девушке, ударом меча отрубил ей голову. Большего я сделать не мог — она только промучилась бы еще несколько часов, но все равно скончалась бы, с проткнутыми насквозь внутренностями шансов у нее не было.
Превозмогая себя, я потянул вверх ее тело — кол вылез из нее, и она оказалась у меня на руках. Почему-то мне показалось, что я должен был снять ее с кола, что нельзя было оставлять ее в таком унизительном и страшном положении, что так будет правильно. Я положил труп на пол, глянул на кол — он уже дошел ей, наверное, до области сердца. Видимо, она дергалась на нем, и кол погружался в нее все глубже, пока не прошел почти через все туловище.
Рядом с орудиями пыток я заметил широкую кушетку на прочных ножках и понял: вот тут и сидел Амунг, отдыхая от пыток и наблюдая за муками своих жертв.
Я в ярости стал рубить эту лежанку и успокоился только тогда, когда устал, а от нее остались только груда палок и пух из разорванной перины.
Остановившись и переводя дух, я понял: как раз это готовил Амунг мне и Риле, такие же муки ожидали нас в будущем — и все сомнения в том, стоило ли уничтожать слуг и охранников этого монстра, сразу улетучились — те, кто угождает чудовищу, сами чудовища и заслуживают той же кары, что и оно.
Посмотрев на сидящих в клетках и сжавшихся от страха детей, с вытаращенными глазами наблюдавших за моими действиями, я глухо сказал:
— Посидите пока там, я скоро вернусь. Все, больше вас никто мучить не будет, все закончилось.
Они вздрогнули от звука моего голоса, но ничего не сказали — подростки напоминали трех котят, которые прячутся за свои лапки от ужаса, вызываемого человеческой жестокой рукой.
Я спустился вниз, сорвал с головы колпак — мои глаза были сухи, но их жгло, как будто хотелось плакать. Вот оно — рабство! Человек купил кукол, он разве не имеет права вырвать им глаза, как этой
Выйдя во двор, я занялся противной и тяжелой работой — стал стаскивать в дом трупы всех убитых мной боевиков и укладывать по разным углам, чтобы кости лежали потом не кучей, а как будто бы там, где людей застала смерть. Это заняло у меня около полутора часов — стащить трупы в дом, собрать их оружие и отправить туда же. Одной рукой было очень неудобно все таскать — двумя я бы сразу хватал по два трупа, а так приходилось брать по одному.
Конечно, во дворе все равно остались и следы волочения, и лужи крови, но когда я запалю этот дом, основные улики все-таки сгорят вместе с ним. А может, даже то, что рядом, на площадке — если будет сильный жар, опять же закидает пеплом и мусором. А если обрушится дом, то вообще будет трудно понять, что тут недавно произошло побоище. В любом случае больше ничего я сделать не мог.
Наконец я затащил последний труп, кинул рядом оружие и пошел шарить по кладовым, взяв фонарь.
В большой кладовой в конце дома я нашел много кувшинов с растительным маслом, по одному притащил их в гостиную и щедро полил трупы, столы, портьеры, затем обошел другие комнаты и в каждой разбивал кувшины, выливал масло, готовя геенну огненную проклятому месту.
Пошарил еще, с удовольствием обнаружил какое-то крепкое спиртное, что-то вроде рома, обрадовался: вот и горючее! Распределение кувшинов с «горючкой» заняло еще минут сорок. Устал, как скотина, — попробуй-ка одной рукой таскать кувшины объемом литров по десять, не меньше — это с маслом, спиртное весило поменьше.
Вроде все готово, теперь надо подумать о детях: что с ними делать и куда девать? Убить я их не мог, это точно, выпустить «на волю» — их тут же поймают и снова продадут в рабство, а там они расскажут, что действовал один человек, опишут фигуру (хотя лица моего и не видели). Не все стражники глупы — так что вычислят меня в конце концов. Остается одно — забрать их с собой. Ладно, ну забрал, а дальше? Тащить в дом купца, чтобы они там жили? Они снова станут болтать — слугам, например, а те брякнут на улице — и все, хана, информация пошла гулять, а среди уличного люда обязательно есть стукачи, ну и все опять пошло-поехало. Значит, остается только одно: забирать их с собой на корабль и увозить в Арзум! Вот я попал… А кому сейчас легко? Все, решено: забираю с собой. Надо им подобрать хоть какую-нибудь одежку, они же голые совсем, как-то стремно голыми бродить, а на улице уже начинает светать… надо побыстрее закругляться!
Осмотрев трупы, я нашел три более-менее чистых — один с отрубленной головой и два с перебитой гортанью, снял с них рубахи, штаны, сандалии и, собрав все в охапку, пошел наверх.
Подростки так и сидели в клетках, как я их оставил: девчонки, вцепившись друг в друга, а мальчишка, сжавшись в комок, как раненый заяц.
Мне нельзя было выпускать их из клеток раньше времени. Они могли помешать мне — разбежаться, привлечь внимание, да и сейчас я прежде всего думал о том, как бы мне не выпустить их из-под контроля. Сбегут по дороге — считай, я все сделал напрасно, все пойдет прахом.