Манагуанда
Шрифт:
С трудом сохраняя равновесие, стиснув зубы и издавая некое подобие боевого клича самураев, резко суешь ногу под ледяную струю, выдергиваешь, намыливаешь и опять под струю.
То же самое с другой ногой. Но выхода не было — если этот акт мазохизма не повторять ежедневно, ноги начинали покрываться язвами от постоянного хождения в сапогах и портянках, которые меняли только раз в неделю, в банный день.
У Сергея почти не оставалось времени, поэтому он, не раздеваясь, схватил полотенце и побежал в умывальник. Там уже никого не было, кроме Горохова, курсанта из того же отделения, где служил Сергей. Горохов всегда и везде опаздывал. Сержанты уже настолько привыкли к этой его особенности, что на каждом построении первым делом интересовались, в строю ли Горохов.
Сергей разделся по пояс и открыл кран.
— Что это с тобой? — услышал он сзади.
Сергей обернулся. Горохов смотрел на него широко открытыми глазами.
— Что? — раздраженно спросил Сергей.
Горохов медленно вытянул руку вперед, ткнул его пальцем в грудь и резко отдернул, словно обжегся. Сергей опустил взгляд и чуть не вскрикнул от неожиданности. Зеркала в умывальнике были старые, наполовину облупившиеся, поэтому он сначала ничего не заметил. Но теперь стал разглядывать себя со всех сторон и с ужасом обнаружил, что руки были в ссадинах, на шее синяки, а грудь покрыта глубокими рубцами.
— И на спине… — протянул Горохов.
С опаской глядя на Сергея, он попятился и поспешил удалиться.
— Господи! — взвыл Сергей. — Что это?
Он натянул майку, накинул гимнастерку и дрожащими руками стал застегивать пуговицы.
— Воробьев, почему еще здесь?! — раздался за спиной грозный голос Шикулина. — Бегом строиться на вечернюю прогулку!
Словно в полусне, Сергей маршировал в строю. Он мучительно вспоминал шаг за шагом каждую деталь прошедшего дня. Но с момента, когда он попал в библиотеку и вывел на бумаге имя первого автора, детали кончались. Оставалось только одно таинственное слово — МАНАГУАНДА.
"Господи! Господи!" — повторял он про себя.
На вечерней поверке старшина дважды выкрикивал его имя. Только когда кто-то ткнул его кулаком в бок, он опомнился и отозвался:
— Я!
Старшина подошел к Сергею. В руке у него было нечто вроде разделочной доски с ручкой, наподобие тех, что висят у хозяек на кухне. Только эта служила держателем для списка личного состава роты.
— Ты что, опух? — он покрутил доской перед носом у Сергея.
— Никак нет!
Старшина хотел еще что-то сказать, но передумал и вернулся на середину строя.
Вечерняя поверка закончилась обычной командой "отбой".
— Воробьев, остаться!
Шикулин и Карнаухов, командир третьего отделения, обступили его, подозрительно оглядывая с ног до головы. Сергей перебегал взглядом с одного на другого, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Сержанты молчали, и это не предвещало ничего хорошего.
— Пойдем в бытовку, — бросил проходивший мимо замкомвзвода старший сержант Доронин.
Бытовкой сокращенно называли "комнату бытового обслуживания", помещение, предназначенное для глажки, шитья, стрижки и тому подобных занятий. Там были все необходимые инструменты и стенды с образцами.
— Ну, рассказывай. Где был, чем занимался? — сказал Доронин.
— Я?.. Я не помню, — Сергей дрожал так, что у него зуб на зуб не попадал. — Рис-совал. Ббуквы.
— Буквы, значит? — гневно усмехнулся Шикулин.
— Раздевайся, — приказал Доронин и уселся на гладильную доску.
— Зачем? — спросил Сергей, хотя уже все успел понять — Горохов настучал.
— Ты слышал, что сказал старший сержант?! — крикнул Шикулин.
— Пожалуйста, не надо, — прошептал Сергей. От страха и отчаяния ему захотелось плакать.
— Ну? — нетерпеливо буркнул Доронин.
Он был среднего роста, худой, с нервно бегающими глазами и говорил всегда так, будто стеснялся чего-то. Но к его манерам все уже привыкли, и сейчас было понятно, что он начинает выходить из себя.
Трясущимися руками Сергей стал расстегивать пуговицы и стаскивать с себя гимнастерку.
— Майку, — сказал Доронин.
Сергей послушно снял майку, глядя в пол прямо перед собой.
— Брюки и трусы.
Сергей повиновался. Теперь он стоял совершенно голый.
— Ну и что? — спросил Доронин, повернувшись к Шикулину.
— Я не знаю, мне Горохов сказал, — растерянно пробормотал тот.
— Ко мне его, — будто бы безразличным голосом сказал Доронин, и Шикулин бросился к выходу. В это время труба за окном тоскливо прохрипела "отбой".
Не до конца понимая суть этого разговора, Сергей опустил взгляд еще ниже и вздрогнул — кожа на груди была чистая и гладкая, ни царапинки. Он поднял голову и посмотрел в зеркало: синяков как не бывало.
В бытовку, словно получив увесистый пинок, влетел Горохов в одном нижнем белье. Следом за ним вошел Шикулин.
— Ну и что ты там брехал? — спросил Доронин.
— Я… я… это… у него… — заикаясь, начал Горохов, но, посмотрев на раздетого Сергея, осекся.
— Ну, он же… у него же… ой, мамочки! — только и смог произнести он и тут же получил звонкий подзатыльник от Шикулина.
— Вот что, Шикулин, — раздраженно сказал Доронин, при этом взгляд его неизменно бегал по комнате, ни на секунду не задерживаясь на том, к кому он обращался, — если у кого-то из твоих бойцов на жопе вырастут уши, сначала убедись в этом сам, а потом уже беги докладывать.
Он спрыгнул с гладильной доски и вышел из бытовки.
— Слушай ты, сынок, — зарычал Шикулин, наступая на Горохова, — ты у меня из нарядов вылезать не будешь! Ты у меня на очке сгниешь! Отбой! Бегом! — завизжал он, выталкивая Горохова в коридор. — И ты тоже, — бросил он Сергею, — художник.
Сергей поспешил в кубрик, где уже раздавалось дружное сопение и ужасно воняло портянками. Двое уборщиков, босиком ступая по холодному полу, поправляли одежду своих сослуживцев, сложенную на табуретах, которые были выровнены по одной линии.