Маньчжурский кандидат

Кондон Ричард Томас

— Я рада, — сказала миссис Мэвоул и тут же, спохватившись, воскликнула: — Господи, что я говорю? Как я могу быть рада? Нет, нет. Конечно же, нет. Мы все уже давно мертвы. Он был таким веселым, таким юным, и вот теперь его нет! — Грузное тело миссис Мэвоул, поддерживаемое многочисленными подушками, затряслось от рыданий.

А чего еще, черт побери, он ожидал? Он приехал сюда по собственной воле. Чего еще он ожидал? Веселой, приятной компании? О боже, боже! Старая толстая перечница в необъятной кровати и ее вечно потный муженек, который не в состоянии совладать со

своей болью.

«Как жить дальше, — мысленно восклицал Реймонд, — если люди вываливают свою боль в лицо первому встречному, словно прачки содержимое корзины с грязным бельем?» Ладно. Так или иначе, он даже сумел доставить этой жирной старухе своего рода извращенное удовольствие. Чего еще с него спрашивать?

— Эдди не должен был умирать, миссис Мэвоул, — всхлипнул Реймонд. — Как бы я хотел оказаться на его месте! Только не Эдди! — И он приник к ее большой материнской груди.

* * *

По не зависящим от него обстоятельствам Реймонд вырос человеком, замкнутым внутри удушающего панциря из страха и недоверия. Этот тяжелый, непробиваемый панцирь был выкован главным образом в кузнице его матери, отчеканен болтовней отчима и закален горькими слезами, пролитыми из-за вероломно преданного отца. Заодно Реймонд не доверял людям вообще — хотя бы потому, что никто не предостерег в свое время отца по поводу матери.

Реймонд с малых лет усвоил, что на каждую его улыбку отчим откликается радостным ржанием; на каждое слово сына мать реагирует единственным известным ей способом, а именно — подталкивает того всеми доступными ей средствами стремиться к популярности и власти. В результате Реймонд начал сознательно добиваться того, чтобы, независимо от внешних обстоятельств, люди сторонились его. Правда, это произошло после того, как сначала несколько лет подряд он неосознанно демонстрировал им свое высокомерие и презрение. Закованный в свой непробиваемый панцирь, парень мало кому мог показаться приятным собеседником. Он знал, что его не любят, но не понимал почему, поскольку считал защитный панцирь частью себя, как черепаха.

Только прислушавшись к шепоту своего подсознания, Реймонд понял, кто он такой: человек, у которого нет матери (по воле судьбы), нет отца (из-за предательства матери), нет друзей (в силу обстоятельств) и нет радости в жизни (как следствие всего предыдущего). Человек, который решительно отказывается жить, но совершенно точно не собирается умирать. Он был словно потерявший земные ориентиры воздухоплаватель, который смотрит на всех и все сверху, но в то же время жаждет быть замеченным, чтобы хоть так окупить свой, в противном случае убыточный, полет.

Реймонда раздирали непреодолимые противоречия. В нем парадоксальным образом сочетались бессердечие, бывшее следствием неприступной брони, и глубина чувств. Это, собственно, и был он сам, однако парень этого не понимал, ослепнув во мраке отчаяния, в котором не было ни малейшего просвета.

Он мог рыдать вместе с мистером и миссис Мэвоул, потому что знал, что все происходит за закрытыми дверями и что он постарается никогда, ни при каких обстоятельствах не встретиться

с этими противными стариками снова.

* * *

На следующее утро после возвращения Реймонда в Сент-Луис в семь двадцать утра в дверь номера негромко, но настойчиво постучали. Стук раздался как раз в тот момент, когда Реймонд и молодая журналистка, с которой он познакомился накануне, упоенно наслаждались обществом друг друга. Реймонд услышал, что в дверь стучат, но был слишком занят, чтобы отвлекаться на подобные пустяки. Молодая женщина, однако, мгновенно напряглась и не потому, что из-за повышенной чувствительности к резким звукам внезапно испытала оргазм. Нет, так отреагировала бы на ее месте любая здоровая, приличная молодая женщина, окажись она при сходных обстоятельствах в гостиничном номере любого города мира.

Реймонд готов был взорваться от ярости и негодования. Он вперил сердитый взгляд в юное, испуганное лицо под собой, как будто внезапно возненавидел молодую женщину за то, что ей не хватает распутства пьяной шлюхи. Потом он сполз с нее, чуть было не свалившись с кровати. Восстановив равновесие, он медленно натянул синий халат, подошел вплотную к двери и спросил:

— Кто там?

— Сержант Шоу?

— Да.

— Федеральное Бюро Расследований. — У стоящего за дверью был спокойный, приятный тенор.

— Что? — взорвался Реймонд. — Что вам от меня надо?

— Откройте дверь.

Реймонд оглянулся через плечо, закономерно полагая, что Маделл все слышала и дезертировала с поля битвы. Она, однако, оставалась на месте, но вид у нее был мрачный, лицо побелело, как мел.

— Что вам надо? — повторил Реймонд.

— Нам нужен сержант Реймонд Шоу.

Реймонд не сводил взгляда с двери. Его лицо начало наливаться краской, некрасиво выделяясь на фоне обоев болотного цвета.

— Откройте дверь! — потребовал голос.

— Черта с два! Как вы смеете ломиться в такую рань, вторгаясь в мою личную жизнь со своими дурацкими ордерами? Если вам так уж не терпится, то могли бы сначала позвонить. В фойе есть телефоны. Повторяю, как вы смеете? — В голосе Реймонда прозвучало высокомерие, свидетельствующее о том, что его слова — не пустая угроза и нарушители спокойствия могут быть наказаны. Его тон испугал девушку в постели больше, чем неожиданное появление ФБР. — Что, черт побери, вам нужно от сержанта Реймонда Шоу?

— Ну… Э-э-э… Нас попросили…

— Попросили? Что значит попросили?

— …Нас попросили проследить, чтобы вы сели в военный самолет, который будет ждать вас в аэропорту Ламберт через час и пятнадцать минут. В восемь сорок пять.

— А нельзя было позвонить мне из дома или из телефонной будки?

Последовало напряженное молчание, а затем за дверью сказали:

— Мы не собираемся обсуждать это с вами через запертую дверь.

Реймонд быстро подошел к телефону. От ярости он чувствовал скованность в теле, точно все его суставы заржавели. Он поднял трубку, несколько раз нажал на рычаг и попросил телефонистку соединить его с отелем «Мейфлауэр» в Вашингтоне, округ Колумбия.