Мандариновые острова
Шрифт:
— Погоди-погоди, это тебя Черепков, что ли? Боксёр-то? — вполголоса сказал он. — Так-так… А что за деньги? Так там и не драка получается? Это, выходит, Черепков с компанией до разбоя докатились?
Лёшка на Пашку ещё раз так посмотрел, так посмотрел… Я как раз на коляске своей разворачивался и что было силы гипсовой ногой Пашке по заднице въехал.
— Пошли, — говорю.
— Гео-о-оргий Матве-е-еич, — начал Туруханов.
А дальше я уже не слышал. Пашку подгонял.
— Чего это ты?! — возмутился Пашка уже в коридоре, потирая
— Ничего, — буркнул я.
И в свою палату покатил. Сегодня даже рисовать уже не хотелось. Всё же Пашка иногда дурак дураком. Ляпает, что в башку взбредёт. Да ещё при милиции. Ну да… А вдруг деньги всё-таки найдут? И всё-таки… И ваших нет.
Этот вечер колонисты провели в тишине, придавленные неожиданно свалившимся на них грузом моральных раздумий.
Глава седьмая
Один предательский индеец
Толика выписывают! В понедельник, прямо с утра. Новость, конечно, тот же Тигр притащил, когда мы ещё завтракали. У меня аж кусок сыра во рту застрял. Как выписывают?! Почему?! Сейчас же ещё даже обхода не было, рано. Врачи только-только на работу пришли. Как Толик так успел?! А я?!
Сыр дожевал, хлеб дожевал, даже успел несколько ложек геркулесовой каши съесть, пока опомнился. Уф, пришлось чаем запивать. Гадость какая.
— Чего это его так рано уже выписывают? — это Дубец.
Чего, чего! И так непонятно ничего, а он тут ещё со своими вопросами! А ведь только вчера я к нему как к человеку относился!
— Выздоровел, — буркнул я. — Насовсем!
Тут Валька сначала улыбнулся, а потом заржал. Ну, и я тоже заржал, не выдержал. Насовсем выздороветь! Нам! Ну, нашим ребятам то есть! Придумается же ерунда такая. Умора. Да, но как же Толику так повезло? С утра пораньше-то?
И спросить, главное, некого! Тигр уже умчался дальше новости разносить, врачи все на пятиминутке, сёстры бегают — только смену приняли. Не у бабы Зины же спрашивать, которая как раз за посудой приехала! У неё спросишь…
После завтрака время тянулось, как резинка для самострела. Хорошая резинка, «венгерка». Такую тянешь, тянешь, тянешь… Уже и длины стрелы не хватает. Пальцы болят удерживать. Совсем белые становятся. Зато когда отпустишь — хо-хо! Не хуже полного бортового залпа!
Ну вот, про залп вспомнил, сразу про корабли подумалось и про то, как их Толик здорово рисует всё-таки. Зараза. А теперь его вообще выписывают. Ну вот где справедливость, спрашивается?!
Тут я подумал, что это нечестно — так думать, но всё равно не мог перестать. И всё-таки — как у Толика так получилось?
Ответа пришлось ждать до самого обхода. Едва только моя Елена Николавна в палату
— Елена Николавна, Елена Николавна! А правда, что Толика выписывают?!
— Во-первых, Кашкин, — сказала она, — доброе утро, Кашкин. И тебе, Дубец, доброе утро.
Врачи, конечно, лучше учительниц, но всё равно…
— Доброе утро, Елена Николавна, — ответили мы с Валькой почти хором.
— Вот теперь совсем другое дело, — улыбнулась Елена Николавна.
Не могу на неё сердиться, когда она улыбается.
— А с Красновым, — продолжила Елена Николаевна, — всё в порядке. Потому и выписывают. Дома долечится.
— А как это его… ну… так рано? — подал голос Дубец.
А я не успел.
— За ним отец сегодня с утра пораньше приехал, — пояснила Елена Николавна. — И с Андреем Юрьевичем договорился.
Понятно теперь. Да, если родители просят — нас обычно отпускают. Знают же, что не в чистое поле. Ну, в смысле — наши родные сами ого-го как понимают в наших болячках. Получше, чем всякие терапевты из районной поликлиники, например.
Эх, дурак я был, что сестрицу Александру не спросил за мной тоже пораньше приехать! Это ничего, конечно, меня и так отпустят до Нового года… Конечно, отпустят! Пусть попробуют только не отпустить! Но сегодня-то уже двадцать девятое! Ужас, всего два дня осталось! Эх, нужно было всё-таки Александру попросить, чтобы мама сегодня бы пораньше за мной приехала!
Я так задумался, что пропустил весь осмотр. Елена Николавна, конечно, много не смотрела — чего тут смотреть, гипс и гипс, — но я же хотел про выписку спросить! Когда меня отпустят-то? А Елена Николавна уже в другую палату убежала. Эх, теперь придётся её в коридоре ловить.
После обхода я сразу к Толику покатил. Выписывается же человек! Такое дело… важное, в общем.
Уже в коридор выехал, но потом развернулся и обратно к своей тумбочке. Миллиметровку забыл. Надо же показать, что мы тут тоже не остаёмся же рыдать горючими слезами. Пусть завидует! Хотя, разумеется, миллиметровка по сравнению с выпиской… Я вздохнул. А что тут скажешь!
В седьмой палате был сумасшедший дом. Толик носился, как резаный, и собирал свои вещи в большую коричневую сумку, которую держал за ручки какой-то дядька. Ну, то есть он, конечно, не какой-то дядька был, а Толиков отец. Потому что постоянно покрикивал:
— Сына, зубную пасту не забыл? Сына, пижаму из тумбочки взял?
Ещё он крутил головой — голова у него была большая, лобастая, а брови — точно как у Толика, — и смотрел, чего ещё надо собрать.
— Сына, вон там на подоконнике лежит…
— Это моё лежит! — сразу крикнул Зинченко.
И правильно крикнул. Потому что Толик был такой очумевший от радости (отпускают же!), что уже собирался всё с подоконника загрести, не глядя.
Он уже был готов больничное полотенце тоже в сумку кинуть, — хорошо, что мы с Пашкой и Зинченко бдили и сразу закричали в три голоса: