Мангуп
Шрифт:
Перед ночным боем войскам разрешили немного поспать не раздеваясь. Александр и сам прилёг на сундуке, стоявшем у наружной стены Цитадели. Вместе с ним в комнате на верхнем этаже, подстелив солому на каменный пол, спали Теодорик, Сидериди Виссарион и Георгий Мораки. В полночь все проснулись от шума боя. Подбежали к единственной амбразуре. Тяжёлые тучи бежали по небу, и когда они совсем закрывали звёзды, не было видно ничего.
– Кажется, идёт бой у стены в Банном овраге,- предположил Мораки.
– Если османы напали на Кириакоса, то нам надо срочно выступать, ударить османам в тыл. Поднимай людей, Тео! Бьём по намеченному плану, но со сдвигом по времени,–
Князь сошёл вниз и направился к круглой башне на самом мысу, где расположилась его семья. София вместе с мамой князя находилась в маленькой комнате на самом верху башни. Женщины не спали, и при свете свечей София пеленала младенца возле котелка с углями, стоявшего на сиреневом татарском столике рядом с кроватью.
Александр вошёл в комнату, обнял жену и поцеловал в губы.
– Что там за шум, Саша?– спросила мать.
– Турки напали на западную часть плато. Сейчас выступаем. Надеюсь, нам удастся их победить и вытеснить из города.
– Мы с Софией будем молиться за тебя, Саша. Ты только осторожнее, чтобы не ранили тебя эти османы,- сказала мать.
Александр ещё раз поцеловал Софию, потом мать, снял с себя меховой плащ и набросил его жене на плечи.
– Надень, мне в бою без надобности, а здесь холодно.– Он помолчал. Не волнуйтесь, меня трудно ранить или убить. Я вернусь! Обещаю!
Князь погладил пальцами мягкую розовую ножку сына и спустился с лестницы.
Внизу у подножья башни стояли Павел и Николай с несколькими телохранителями. Свет факелов играл бликами на их доспехах.
– Мы идём с тобой,– сказал Павел.
– Нет, оставайтесь в Цитадели. Несколько мечей ничего не решат, но если что случится со мной, то будет, кому возглавить сопротивление,– ответил Александр. – Командовать обороной Цитадели я поручил Георгию Мораки. Но меня заменяешь ты, Николай.
Изготовившись, стояли воины в длинной колонне. Арка ворот была невысокой, поэтому, концы копий и алебард лежали на плечах впереди стоящих воинов. По команде Мораки стража открыла ворота. Александр с двумя мечами в руках первым выбежал из крепости и бегом устремился в город. Рядом молча бежали его вестиариты. Дороги почти не было видно, но каждый знал её как свои пять пальцев, потому что ходил по ней с раннего детства. Они уже почти достигли первых домов, когда внезапно, прямо им в лицо ударил огонь, и грохот аркебуз оглушительным эхом пронёсся над городом. Александр ощутил мощный толчок в грудь. Пронеслась мысль, что свинцовая пуля, уже, возможно, убила его, но боли он не чувствовал, и постепенно осознал, что всё ещё жив. Миланский доспех выдержал пулю. Почти все вестиариты, бежавшие рядом с ним, упали на припорошенную снегом землю, и бежавшие за ними тоже упали. Александру на миг показалось, что он остался один на всей Земле. Один против сотни дымящихся вражеских стволов. Но в следующее мгновение ярость накатилась как спасительная волна. Александр ворвался в строй аркебузиров, стал рубить с плеча. Его мечи мгновенно почернели от вражеской крови, и в слабом отсвете ночи невидимые чёрные клинки с каждым взмахом находили себе всё новые и новые жертвы. А потом рядом оказался Теодорик. Верный друг, один из самых близких людей на Земле. И два друга, два гиганта рубились рядом, проламывая себе путь среди щуплых османов. Наконец, подбежали другие феодориты. Завязалась смертельная схватка. Лишь сдавленные крики боли, предсмертные хрипы оглашали темноту.
– Янычары,– указал Теодорик на плотную толпу, вытекающую из-за ближайшей усадьбы.
– Это хорошо: пока мы свежие, можно сразиться и с янычарами,– ответил ему князь, срубая очередной тёмный силуэт, возникший на пути его мечей.
И вновь только рубка. Тяжёлая, кровавая, в слабом, отражённом от тонкого снежного покрова свете, на миг обнажаемых тучами звёзд. Но в душе князя где-то странно теплилась радость. Почему радость? Где её истоки? Неужели, от убийств? Неужели, от бесконечных войн его душа настолько очерствела, что убийства доставляют ему приятность? Он поморщился. Что-то непонятное было для него во всём этом. Он помнил, как отвращение к смерти постоянно нарастало в его душе, когда он воевал в Молдове против Раду Красивого. Тогда ему было жаль убивать валахов. А сейчас не жаль. Совершенно! Потому что враги пришли к нему в дом, пришли, чтобы отнять жизнь у его сына, у его матери и жены. От этих мыслей сомнения окончательно исчезли, а осталась одна лишь ненависть, которая впервые за всю жизнь Александра проникла в его душу. Ненависть теперь управляла его совершенным телом, созданным и тренированным для убийств. Руки непроизвольно стали поворачивать мечи в ранах, чтобы убивать наверняка, причиняя максимальное страдание ненавистным врагам.
Мысленно он опять сосредоточился на бое. Убивать машинально, повинуясь лишь естественной, отработанной годами реакции, показалось ему недостаточным. Нет, теперь он хотел убивать искусно, красиво, как на турнире, и безобразно, как на эшафоте одновременно. Турок слева поднял саблю для удара, но князь, сражавшийся с другим турком, мгновенно опередил нападавшего, и отработанным, любимым приёмом воткнул кончик меча левой руки в подмышку врага. Потом провернул меч движением кисти, так что кровь османа брызнула на стальную рукавицу, и, проникнув между металлических пластин по швам кожаной подкладки, согрела замёрзшие пальцы. Опять странная радость от содеянного на миг проникла в душу князя. Теперь его душе для радости нужна была кровь. Вражеская кровь.
Спиной Александр почувствовал, что сзади у него пустота. Он оглянулся, и в слабом отсвете снега увидел, как под ударами сабель и алебард падают последние феодориты, шедшие позади него. Тогда князь отступил и стал спиной к Теодорику, защищая спину друга. Теодорик слегка повернулся к Александру и крикнул:
– Кажется, нас окружили.
Они сражались спина к спине. Не все удары врага можно было увидеть в темноте, и Александр всё чаще с досадой кривился, когда ощущал, как незамеченный вражеский клинок бьёт в доспех. Но лучший в мире доспех держал. Опаснее всего были удары древковым оружием. Теодорик тоже особо следил за алебардами, не допуская ни малейшего их проникновения через защиту.
Турки поняли, что эти два рыцаря, несущие смерть, неуязвимы для сабель, поэтому, янычары вооружённые саблями, отошли, уступая место алебардщикам.
Алебардщики принялись издали молотить по князю и Теодорику, и мелькание широких лезвий стало небезопасным. Тогда Тео крикнул Александру, и они вдруг рванулись на врагов, сокращая дистанцию, рубили их беспощадно, словно капусту на зимнем застуженном поле. Из-за спин сгрудившихся, как стадо баранов для битья, алебардщиков, опять выступили янычары, и тогда Тео с князем отпрянули, начали отступать, прикрывая друг-друга. Их мечи описывали в воздухе круги, словно это были огромные сверкающие щиты, надёжно защищающие своих владельцев.
Наконец, изрубив турок, окруживших Александра и Тео, к князю опять прорвались его вестиариты. Но напор османов не ослабевал, и вестиариты падали один за другим, сражённые летящими с чёрного неба лезвиями тирпанов и зипкинов – турецких алебард.
– Князь, нас слишком мало, чтобы сдержать османов,– сказал Феотокис Антон.
– Где Сидериди?
– Кажется, убит. Его унесли в Цитадель.
На душу князя вместо недавней радости, надежды, опустилась тоска – предвестница поражения.