Маннергейм
Шрифт:
14 января 1919 года генерал Юденич принял участие в съезде русских эмигрантов в Выборге и в созданном им «Русском комитете» возглавил военное управление и гражданскую власть. Задачей Юденича была мобилизация в Финляндии и Швеции русских офицеров и формирование из них добровольческой армии. Финны не пожелали ему в этом содействовать.
Военный министр Валден 22 января 1919 года заявил: «Большевики для нас не так опасны, как империализм России».
10 февраля 1919 года регент Маннергейм, получив приглашение шведского короля, отправился в Стокгольм, где был награжден орденом Серафима.
Утром 18 февраля на специальном поезде регент Маннергейм приехал в Копенгаген, откуда, пересев в королевскую карету, в сопровождении эскадрона гусар прибыл в замок Амалиенборг. Позднее во время официальной церемонии король Дании вручил Маннергейму орден Слона на красной
24 февраля 1919 года Маннергейм распустил парламент и объявил новые выборы. Избирательная кампания была тяжелой: левые силы вели подрывную агитацию. В новом парламенте социал-демократы получили 80 мест из 200. Маннергейм разработал основные принципы республиканской формы правления, которые до сих пор живы в Финляндии. Регент принимает генерала Ивана Яковлевича (Йохана) Лайдонера, бывшего подполковника русской армии, на тот момент главнокомандующего эстонской армией. Лайдонер привез регенту свой план наступления на Петроград с помощью эстонских войск. Маннергейм долго и внимательно рассматривал документ, затем предложил выпить кофе и перевел разговор на тему независимости Эстонии. О плане Лайдонера регент ничего не сказал, вызвав недоумение Ивана Яковлевича. Так дипломатично и аккуратно умел Маннергейм отводить чужие, плохо продуманные проекты.
После этой встречи Маннергейм по телеграфу передает в Эстонию сообщение генерал-майору Ветцеру, в котором пишет: «Вам не следует переходить в какие-либо глубокие операции, выходящие за пределы эстонской границы. Инициатива в этом деле должна принадлежать нам, и уже мы не упустим удобное время, лишь бы только создались необходимые предпосылки».
Открывая 4 апреля 1919 года новый парламент, в своей речи регент четко определил те направления, которые должна была использовать страна в своей внешней и внутренней политике. Он также сказал, что «Финляндия не может равнодушно смотреть на страдания соплеменных народов, еще находящихся под властью большевиков». Это заявление Маннергейма несколько отличалось от его клятвы в 1918 году. Он клялся очистить Советскую Карелию от красных войск, обещав не вложить свой меч в ножны, прежде чем последний солдат Ленина не будет изгнан как из Финляндии, так и из Советской Карелии. «Мы создадим мощную великую Финляндию».
20 апреля 1919 года регулярные финские войска вторглись в Олонецкую Карелию. В ответ на это в Петрограде были арестованы члены Финского временного экономического комитета. Вскоре конфликт был разрешен.
Когда Северный русский корпус генерала Родзянко из Эстонии начал наступление на Петроград, генерал Юденич счел возможным поступиться своей имперской гордостью и начать переговоры с регентом Маннергеймом. По его поручению первые встречи 8 и 20 мая с Маннергеймом проводил генерал Арсеньев. В воспоминаниях он писал: «Пользуясь своими давними связями и знакомством с Густавом Карловичем, я совершенно откровенно, в дружеской частной беседе, задал ему вопрос, насколько справедливы слухи о возможности русско-финского наступления на Петроград. „Да, наступление вполне возможно, — сказал Маннергейм. — Я хотел бы нанести решительный удар господству большевиков в России. Однако, чтобы этот поход состоялся, нужно, чтобы какая-нибудь авторитетная русская власть признала независимость Финляндии…“»
Барон Будберг в своем «Дневнике белогвардейца» писал, что документ об отказе в признании независимости Финляндии готовил наш «идиот, дипломатический вундеркинд» министр иностранных дел правительства Колчака Иван Сукин, а адмирал Колчак не глядя подписал телеграмму. Позднее Колчак признал «смертельно-гибельную роль для России» этого ответа Маннергейму.
После второй беседы Арсеньева с Маннергеймом, получив 14 июня 1919 года приказ адмирала Колчака о назначении его главнокомандующим Северо-Западной армией, Юденич решил встретиться с регентом. Он долго не хотел этого делать, считая, что Маннергейм ниже его по воинскому званию и должен первым его навестить. Генерал от инфантерии Юденич по старой привычке смотрел на Финляндию как на провинцию России. С ней можно не считаться, думал генерал, на нее нужно только нажать и приказать, и она не посмеет отказать в помощи своим прежним хозяевам. В том, что эти хозяева вернут свои утраченные в Финляндии позиции, Юденич нисколько не сомневался. Но, живя в Гельсингфорсе, он не видел, что теперь русские здесь не хозяева, а гости, и причем незваные.
Скромный и корректный бывший министр исповеданий Временного правительства, блестящий оратор Антон Владимирович Карташев, получив согласие Маннергейма на встречу, долго уговаривал этого 56-летнего грузного увальня с круглой как шар головой, фельдфебельскими усами и крохотными глазками смирить свою гордыню. «Кирпич» (таким прозвищем «наградили» Юденича гвардейцы) долго колебался, но наконец дал свое согласие. Регент прислал за генералом своего адъютанта. Войдя в кабинет Маннергейма, Юденич оторопел и начал дико оглядываться, не обращая внимания на улыбающегося барона, который движением руки приглашал его к столу.
В своих воспоминаниях Юденич писал: «Первой моей фразой, не знаю почему, была: „Хорошо устроились, ваше высокопревосходительство“». Перед встречей с Юденичем Маннергейм попросил денщика подготовить ему старый русский генеральский мундир, оставив на нем только крест святого Георгия. Дальше Юденич пишет: «Крепко пожав мне руку, Густав Карлович спросил, что будем пить. Я ответил, что неплохо бы попробовать смирновской № 19, но у вас, у финнов, она, наверное, не водится? Покурить бы чего-нибудь, — добавил я. — Покупаю я на Генриховской ваши папиросы, но они для меня трава, вот бы махорочки найти.
— Смирновская, Николай Николаевич, у меня есть, — сказал регент, — а вот махорочки нет, вся она у немцев на Украине осталась. Вот, возьмите сигары, они достаточно крепкие, и вкус отменный…»
Когда сели за стол и выпили залпом по две традиционные офицерские рюмки, Маннергейм начал расспрашивать Юденича о положении в Петрограде и о том, что делается на фронтах у Деникина и Колчака. Рассказ генерала был сумбурный и неинтересный. Маннергейм по информации своей внешней разведки знал больше, чем то, о чем долго и нудно вещал Юденич.
Поздравив Юденича с назначением на пост главнокомандующего Северо-Западной армией, Маннергейм заявил, что пока адмирал Колчак не признает независимость Финляндии, не может быть и речи о совместном наступлении на Петроград. Юденич обещал телеграфом передать это требование Маннергейма Колчаку и попросил разрешения на формирование русских отрядов на территории Финляндии, с последующей переброской их в Эстонию. «На это Густав Карлович ответил, — вспоминал Юденич. — Николай Николаевич, не обижайтесь на меня, но вы, видимо, хорошо знаете, как сейчас финны относятся к русским, да и сами вы в этом виноваты. Разрешаю вам формировать свои полки только в районе Экенеса, там готовят редкие по качеству кильки, а какое там темное пиво! Мое условие: в лагере должно быть не более 250 человек без оружия, контроль будет строгим. На мой вопрос: что мне делать, уже зарегистрировано 2000 человек солдат и офицеров? Регент ответил фразой: „Думайте, думайте, Николай Николаевич“». Дальше Юденич восторженно пишет: «Молодец мужик, и большевиков разбил, и своих красных подавил, и порядок в стране навел. Жаль, что в сурово-красивом Гельсингфорсе нам, русским, места стало маловато».
Вскоре по просьбе великого князя Кирилла Владимировича состоялась его встреча с регентом Маннергеймом. Вспомнив, что после гибели царской семьи великий князь претендовал на русский престол, Густаву пришлось использовать дипломатическую ловкость. Он не обращался к нему со словами «Ваше Величество», чтобы он не решил, что Финляндия признает его царем, «Ваше Высочество», что прозвучало бы как личное оскорбление: «да» и «нет», и только. Сейчас Кирилл Владимирович выглядел совершенно иным, чем при первой встрече. Он был полон величия. Маннергейм не мог понять из его речи, что стоит за громкими словами — фантазия или реальность. Скорее первое. Вероятно, его собеседник руководствовался только теоретическими предположениями и интуитивными чувствами. Это отражало те внутренние переживания, которые испытывало все русское офицерство здесь, за рубежами родины. Невозможно было определить, где чувства, а где разум и государственная целесообразность. Великий князь, адмирал русского флота, не мог ответить на вопросы регента о петроградском Генморе и запутался, отвечая на вопрос о работе Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов. Свою беседу с регентом великий князь закончил бранью в адрес великого князя Николая Николаевича за то, что он попросил своего племянника об отречении в трудный момент для России. «У великих князей есть только желания, но нет дерзаний», — подумал Маннергейм. Это была последняя встреча барона с Кириллом Владимировичем, который в 1920 году покинул Финляндию, однако этих встреч не забыл. 4 сентября 1941 года его сын направил фельдмаршалу Маннергейму помпезное поздравительное письмо.