Мансарда для влюбленных

Кускова Алина

И ребята на него надеются, вон, как глядят в его сторону и облизывают пересохшие губы.

– Марио Берлусконни! – прогромыхал тип в лакированных ботинках и потряс толстого за грудки.

– Нет, а, – возмутился Туесков, – доколе терпеть-то?!

Он вскочил со своего насиженного места, сделал пару шагов к незнакомцу и тюкнул того кулаком по уже ушибленной голове. Иван Иванович Иванов, он же, по признанию толстого и тонкого, Джузеппе, удивленно выпятил свои черные злые глаза и стал оседать на пол. Толстый вскочил и подхватил его, испуганно залепетав на своем итальянском языке. Туесков хмыкнул и пошел за второй бутылью.

Пелагея

мучалась сомнениями, первый раз в жизни используя выходной день не по назначению. Она валялась на кровати и тихо постанывала. Оказалось, что такая анекдотичная штука, как болезнь от любви, бывает чрезвычайно болезненной. Немного зная итальянский язык благодаря Марио Берлусконни, она понимала, что Сем говорил с ней только о прекрасном, ни в коей мере не напоминая жуткого мафиози. А она кинула его на произвол судьбы! В виде залетной москвички, которая подбила ее покинуть место действия после эффектного удара головой Ивана Ивановича.

«Ах, – вздыхала Пелагея, – какой он Иван Иванович?! После его „Бонжорно, синьоры“ не поверю ни единому слову!» А так хотелось верить, что его черные глаза с искренним чувством смотрели на простую русскую девушку. Может быть, немного необычную в некотором роде. У Пелагеи мужская профессия, короткая стрижка и не девичья хватка. Так ей хотелось думать. Схватить бы этого итальяшку в объятия и прижать к своей пышной груди. Ах, она уже схватывала и прижимала! И чем все это закончилось?

Во всем случившемся виновата Муравьева! Да, Иван Иванович врал, как сивый мерин, но разве все мужики говорят правду? Где Пелагея видела, чтобы они говорили правду? Она перестала постанывать и задумалась. Действительно, где? Отец всегда врал ее покойной матушке, та не критиковала его автомобильное хобби. Художник? Он не врал? Не врал, Пелагея на откровенном вранье его не ловила. Но Баланчин имел чисто мужскую привычку не договаривать. А это уже сродни вранью. Так что ничего страшного в том нет, что Иван, ах, да, не Иван, а просто Синьор Ее Мечты, не договаривал. Да чего уж там врать самой себе, фактически обманывал бедную доверчивую девушку. Ничего страшного в этом нет. Пусть обманывает дальше. Как там у классика, «я сам обманываться рад»? Так вот она не хуже классика и тоже рада обманываться. Чем ей еще заниматься?

Обычно в выходной летний день Пелагея полола огород. Она вспомнила о своих обязанностях и застонала снова. Сейчас придет отец и поинтересуется, почему морковка не прорежена. Не говорить же правду о том, что она безнадежна влюбилась в наемного убийцу?! Вот! Люди врут на каждом шагу! Муравьева тоже врет! Пелагея поднялась с кровати, вытерла кулаком глаза и направилась к Ольге.

– Ты это, – она деловито оперлась о косяк и уставилась на Ольгу, заправляющую постель, – как к художнику относишься? Любишь?

– Ты что, Пеги, блинов объелась?! – испугалась та.

Пелагея ничего не сказала, ухмыльнулась и вышла. Вот так люди врут на каждом шагу! У Муравьевой на лбу написано большими буквами, что она не ровно дышит к Баланчину. У нее физиономия вытягивается и напряженно замирает, когда его видит. От Пелагеи таких откровенных моментов не скроешь. Все врут. Так в чем тогда вина Ивана Ивановича, пусть он даже и никакой не Иван Иванович?! Болезный и ушибленный. Но такой ласковый с ней и нежный. Подумаешь, может быть, он кого-то действительно убьет. Одним больше, одним меньше… Пелагея схватилась за голову, пытаясь определить, не начинается ли у нее жар.

Да, у нее начинается любовный жар. Но она сильная и хваткая, должна справиться с собой.

– М-да, – сказал Феликс Иванович, глядя на то, как дочь перед ним вместо тарелки с блинами поставила пустую солонку, и покрутил свой ус.

– Пеги, ты хорошо себя чувствуешь? – поинтересовалась сидевшая рядом с ним за столом Ольга.

– По сравнению с синьором Бонжорно, – ответила Пелагея, – просто отлично!

– Кто такой? – заинтересовался мастер, наполняя солонку солью.

– Папаня, – свистящим шепотом прошипела Пелагея, – только не рассыпь!

– Да так, – решила выручить подругу Ольга, – один знакомый Баланчина.

– А, – одобрительно протянул Феликс Иванович и не рассыпал.

Пелагея облегченно вздохнула, ссориться с отцом ей не хотелось, но упускать своего счастья она уже не собиралась. Взяв себя в руки, она достойно похозяйничала на кухне. После чего решилась вызвать Ольгу на откровенную беседу.

Говорили тихо, стараясь не привлекать внимание Феликса Ивановича, задержавшегося в доме. Разговор свелся к одному – за иностранцем требуется неотрывная слежка, дабы тот не наделал в их деревне непоправимых бед. В случае чего из кустов должна была выскочить Пелагея и своим телом заслонить амбразуру. Где она была, девушки не знали, зато хорошо ориентировались в кустах.

Дело откладывать не стали, решили пойти сразу после завтрака.

Утро выходного дня деревенские жители проводили на грядках, к полудню находиться на улице было нестерпимо жарко, а вечером на огородах донимали мелкие комары. Это обстоятельство не нравилось Пелагее, зато внушало уверенность в Ольгу. Уверенность в том, что если мафиози решится свести с ней счеты, то это увидят человек двадцать местных жителей. Земляникин не увидит, он пасет коров на опушке. Но придется действовать без его философских размышлений, Пелагея торопится. Возможно, действительно, следует проверить, не повредили ли они вчера итальянцу голову. Больные на голову люди творят такое, что нормальным и не снилось! Кстати, Ольге сегодня приснился страшный сон: голодная, оборванная Анжелка сбежала от своего Марио и спряталась под Ольгиным диваном.

– Ой! До чего же сегодня утро распрекрасное! – сказала Пелагея достаточно громко старушкам, сидящим на лавочке неподалеку от дома, в котором остановился Иванов. – Вот, – и она указала пальцем на Ольгу, – выгуливаю москвичку. А что поделаешь? Не сидеть же ей дома одной, а морковку полоть она совершенно не умеет.

Те дружелюбно покачали седенькими головами в белых ситцевых платочках. Оля поняла, что в некотором роде относится к их престарелому обществу, они тоже полоть морковку не в состоянии. Только двигалась Оля более активно, чем они. Пелагея ее тянула за руку к кустам сирени. У кустов они остановились и осмотрелись. Старушки потеряли к ним интерес и занялись обсуждением других лентяев, двое подвыпивших с утра мужичков направлялись к дому Туескова.

– Внимание, – предупредила Пелагея, поправляя шляпку из итальянской соломки, – сейчас сиганем!

Оля терялась в догадках, зачем Пеги понадобилось украшать голову таким непрактичным убором. На крайний случай сошла бы бейсболка, но ломиться через кусты в соломенной шляпке – верх гламура, как бы охарактеризовала поведение Пеги Анжелка. Неужели она и в самом деле голодная и оборванная?!

– На старт, – зашептала Пелагея, – внимание, марш! – И прыгнула в кусты, увлекая за собой Ольгу. – Никто не видел? – зашептала она, отклоняя назойливые ветки от лица. Те предательски хрустели, но не ломались. – Не могли увидеть, – успокаивала она сама себя, – если и увидели, то подумали, что это две козы с дуру скаканули в сирень. Обожрались клевера и скаканули. Они все слепые!