Мантикора
Шрифт:
Я проявил упрямство. Если эта земля ничего не стоит, с какой стати кому-то выкладывать по сотне за акр? По какому-то наитию мне захотелось посмотреть на мою землю, прежде чем с ней расставаться, и вот я отправился взглянуть на завещанный участок. Человек я городской, и путешествие от ближайшей железнодорожной станции до моей собственности было ужасным – я проделал его по реке на каноэ в сопровождении угрюмого проводника. Я был до смерти перепуган всем этим безлюдьем, бурными порогами, да и мой попутчик явно не вызывал доверия. Но через несколько дней пути мы оказались на моей земле, и, совершая обход, я наткнулся там на каких-то людей, занятых, несомненно, геолого-разведочным бурением. Они смутились, а я призадумался – ведь бурить у них не было никакого права. Вернувшись
Отец был недоволен, потому что компания-душеприказчик, которая так небрежно отнеслась к моим делам, была одной из нескольких, где он директорствовал, и в какой-то момент дело дошло до того, что я готов был подать на них в суд за плохое управление моей собственностью, а отец считал, что сыну не подобает так поступать. Но я стоял на своем, а когда все было кончено, спросил его, не хочет ли он, чтобы я съехал из нашего дома. Но он сказал, чтобы я остался. Дом был большой, и отец чувствовал себя одиноко, когда его политическая деятельность позволяла ему быть дома, – а потому я снова оказался под бдительным оком Нетти.
В бесконечной череде прислуги Нетти была единственной постоянной величиной. Должность домоправительницы она так и не получила, но выступала серым кардиналом – не так чтобы откровенно стучала, но вечно намекала на что-нибудь, всем своим видом давая понять, что, если ее только попросят, рассказать может многое. Когда дети выросли и опекать больше было некого, она стала фактически камердинером отца – чистила его одежду, стирала и гладила его рубашки, утверждая, что никто другой не сможет сделать это так, чтобы отец остался доволен.
Закончив курс канадского права, я снова нанес оскорбление отцу, так как он всегда думал, что я буду рад, если он предложит мне место в «Альфе». Но это совершенно не входило в мои планы, поскольку я хотел работать адвокатом по уголовным делам. Парджеттер, с которым я продолжал поддерживать отношения (хотя он так никогда и не удостоил меня звания одного из своих шахматных партнеров по переписке), советовал мне сначала заняться общей адвокатской практикой, не ограничиваясь только уголовными делами, и при этом обосноваться в каком-нибудь небольшом городке. «Вы лучше узнаете человеческую природу и приобретете больше разнообразного опыта за три года в провинциальном городке, чем за пять лет в крупной фирме большого города», – писал он мне. И потому я опять вернулся, но не в Дептфорд, а в небольшой город по соседству – окружной центр Питтстаун с населением около шестидесяти тысяч. Я легко получил место в адвокатской фирме Дайрмуда Махаффи – его отец был когда-то адвокатом в Дептфорде, и у нас имелись какие-то семейные связи.
Дайрмуд был очень расположен ко мне и давал понемногу самой разной работы, в том числе достались мне и несколько сумасшедших клиентов, без которых не обходится, наверно, ни у одного адвоката, чья практика охватывает сельские местности. Не хочу сказать, что в крупных городах сумасшедших клиентов не бывает, но искренне полагаю, что сельский климат более благоприятен для развития paranoia querulans [92] , пораженные каковым расстройством жить не могут без судебных тяжб Дайрмуд не забывал, что я хочу работать в судах, и способствовал тому, чтобы я получал дела, на каких молодые юристы оттачивают зубы. Например, какому-нибудь бедному или неправоспособному обвиняемому нужен адвокат, и суд назначает ему адвоката, обычно начинающего.
92
Сутяжническая
Из моего первого дела подобного рода я получил ценный урок. Один чернорабочий-мальтиец обвинялся в покушении на изнасилование. Дело было не очень серьезным, потому что несостоявшийся насильник запутался в пуговицах ширинки, и женщина, которая была значительно крупнее, чем он, стукнула его сумкой и убежала.
– Вы должны мне откровенно ответить, – сказал я, – виноваты вы или нет. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вытащить вас, но я должен знать правду.
– Мистер Стон, – ответил он со слезами в глазах, – я вам поклясться на могиле моей мертвой матушка, я в жизни не делал такой мерзки вещ. Плюньте в мой рот, если я хоть прикоснулся к этой женщина!
После этого я произнес в суде страстную речь, а судья дал моему клиенту два года. Клиент был удовлетворен.
– Этот судья, он очень умный, – сказал он мне. – Он все время знал, что я это сделал.
Он пожал мне руку и удалился, ведомый тюремным надзирателем, довольный тем, что получил наказание от такого знатока человеческой природы. Тогда-то я и решил для себя, что людям, с которыми я связал себя профессионально, нельзя доверять или, по крайней мере, нельзя принимать за чистую монету то, что они говорят.
Мое следующее важное дело было значительно серьезнее – мне пришлось защищать ни больше ни меньше как женщину-убийцу. Эта несчастная пристрелила своего мужа. Он был фермером, и все в округе знали, что человек он неважный и жесток с женой и скотиной, но теперь он был бесповоротно мертв. Она сунула дробовик в заднее окошко туалета, где в это время восседал ее муженек, и снесла ему голову. Она не отрицала своей вины, на протяжении предварительных слушаний хранила молчание и, казалось, смирилась со своей судьбой. Но в те времена женщин еще вешали, и моя задача состояла в том, чтобы по возможности спасти ее от виселицы.
Я проводил с ней много времени и столько думал об этом деле, что Дайрмуд начал называть меня сэр Эдвард, имея в виду Маршалла Холла. [93] Но однажды ночью меня осенило, и на следующий день я задал своей клиентке вопрос и получил тот ответ, которого ожидал. Когда наконец дело дошло до суда, я завел речь о смягчающих обстоятельствах и в подходящий момент сообщил, что убитый непрестанно побоями принуждал свою жену к феллацио.
«Знай своего судью» – гласила одна из излюбленных максим Дайрмуда. Конечно, адвокаты редко общаются с судьями в приватной обстановке, но большинство адвокатского корпуса знает будущего судью, прежде чем он займет судейское кресло, и имеет некоторое представление о его характере. Очевидно, что для особенно грязного развода не подходит судья-католик, а для суда над водителем, устроившим в пьяном виде аварию, не годится судья-трезвенник; конечно, устроить нужного судью удается далеко не всегда. В том деле мне повезло, потому что сессию суда присяжных вел Орли Микли, известный как непреклонный законник, но в личной жизни – поборник незыблемых моральных устоев и великий ненавистник сексуального греха. Как это нередко случается с судьями, он пребывал в полном неведении относительно того, что известно людям простым, и слово «феллацио» было ему незнакомо.
93
Холл, сэр Эдвард Маршалл (1858—1927) – английский юрист, королевский адвокат (высшее адвокатское звание в Великобритании), вел главным образом дела об убийствах.
– Полагаю, это какой-то медицинский термин, мистер Стонтон, – сказал он. – Будьте так любезны разъяснить его суду.
– Могу я просить вашу честь очистить зал суда? – спросил я. – Или, если ваша честь объявит перерыв, я буду рад объяснить значение термина в вашем кабинете. А то опасаюсь оскорбить чей-нибудь слух.
Я постарался выжать из этого все, что было в моих силах, и мне казалось – доктор фон Галлер говорит, что я наделен неплохой интуицией, – будто меня несет на гребне волны.