Манускрипт всевластия
Шрифт:
В песне чувствовались страсть и печаль. Когда Мэтью допел ее, у кровати осталась гореть одна-единственная свеча.
— Что означают эти слова? — Я взяла его за руку.
— «Нет мне ни жизни, ни смерти, ни исцеления, но я не страдаю, пока ее любовь брезжит вдали». — Он наклонился и поцеловал меня в лоб. — «Не знаю, достигну ли цели, ведь и здоровье мое, и болезнь зависят от ее милости».
— Кто ее автор? — Эта песня верна для любого вампира, подумалось мне.
— Отец посвятил ее Изабо, но лавры пожал другой. — Улыбающийся, веселый Мэтью продолжал напевать, спускаясь по лестнице. Я лежала в его постели одна и смотрела на последнюю
ГЛАВА 21
Первое, что я увидела утром после душа, был вампир с подносом — Мэтью принес мне завтрак.
— Я сказал Марте, что ты собираешься поработать, — пояснил он, снимая покрышку-грелку.
— Вы с Мартой меня избалуете. — Я развернула приготовленную на стуле салфетку.
— Вряд ли это реально с твоим характером. — Мэтью поцеловал меня. — Доброе утро. Хорошо спалось?
— Очень. — Я взяла у него тарелку, со стыдом вспоминая, как вчера зазывала его в постель. Мне до сих пор было немного обидно, что он отверг мое приглашение, но утренний поцелуй подтверждал, что наши отношения переросли дружбу и движутся в новом направлении.
После завтрака мы спустились в кабинет, включили компьютеры и взялись за работу. Рядом с моим манускриптом лежал самый обычный английский перевод Вульгаты, [45] изданный в девятнадцатом веке.
45
От латинского Vulgata versio— «общепринятая версия», «общедоступная», Латинский перевод Библии, восходящий к трудам блаженного Иеронима. Библия Гутенберга — первопечатный вариант той же Вульгаты.
— Спасибо, — сказала я через плечо, показав Мэтью книгу.
— В библиотеке нашел — моя, как видно, тебе не подходит.
— Я решительно отказываюсь использовать Библию Гутенберга в качестве справочника, — строго, точно училка в школе, ответила я.
— Библию я знаю вдоль и поперек — можешь обращаться ко мне.
— Ты тоже не нанимался давать мне справки.
— Ну, как хочешь, — не стал спорить он.
Вскоре я с головой ушла в чтение, анализ текста и записи — только в начале отвлеклась и попросила у Мэтью какой-нибудь груз прижимать страницы. Он нашел мне бронзовую медаль с изображением Людовика XIV и маленькую деревянную ступню — от немецкого ангела, как он сказал. Отдавать их без залога он не хотел, но согласился на несколько поцелуев.
«Аврора» — одна из самых замечательных алхимических книг. Мудрость предстает в женском образе, враждующие природные силы примиряются благодаря химии. Текст экземпляра Мэтью почти не отличался от тех «Аврор», которые я изучала в Цюрихе, Глазго и Лондоне, но иллюстрации были совершенно другие.
Бурго Ле Нуар была настоящим мастером своего дела, и проявлялось это не только в технике, четкости и красоте рисунка. Все ее женские персонажи олицетворяли собой различные чувства — в Мудрости, например, сочетались сила и мягкость. На первой картинке, где она укрывает под плащом воплощения семи главных металлов, ее лицо светилось подлинной материнской гордостью.
Две иллюстрации, как и говорил Мэтью, ни в один известный экземпляр не входили. Обе они помещались в заключительной главе, где речь шла о химической свадьбе золота и серебра. Первая сопровождала слова, произносимые
Лунная Королева держала в простертой руке звезду. «Из глубины вод я взывала к тебе, из глубин земли стану взывать к проходящим мимо. Отыщите меня. Узрите меня. И если вы найдете другого, подобного мне, я вручу ему утреннюю звезду».
На лице Лунной Королевы, в полном соответствии с текстом, страх быть отвергнутой смешивался с застенчивой гордостью.
Другая иллюстрация сопровождала слова мужского начала, золотого Короля Солнце. Меня пробрала дрожь при виде тяжелого саркофага с приподнятой крышкой и золотистого тела внутри. Король покоился мирно, смежив веки, и его исполненное надежды лицо наводило на мысль, что ему снится освобождение. «Восстану и отыщу пречистую жену на улицах града. Лик ее прекрасен, тело прекрасней, всего прекраснее одеяние. Она отвалит камень от двери моего гроба и дарует мне крылья голубицы, дабы взмыл я с ней в небеса, в жизнь вечную и вечный покой».
Мне вспомнился серебряный гробик, который Мэтью носил на груди. Я потянулась к Библии.
— Марк 16, Псалмы 55, Второзаконие 32 стих 40, — отрапортовал Мэтью.
— Откуда ты знаешь, что именно я читаю? — Я повернулась к нему на стуле.
— Ты шевелишь губами, — ответил он, не переставая печатать.
Я стиснула рот. Автор использовал все библейские сюжеты, укладывающиеся в алхимическую концепцию смерти и сотворения, пересказал их и свалил в одну кучу. Я открыла черный с золотым крестом переплет. Евангелие от Марка, 16:3. «И говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба?»
— Нашла? — спросил Мэтью.
— Нашла.
— Хорошо.
После паузы я спросила:
— А где найти стих про утреннюю звезду? — Языческое воспитание порой сильно затрудняло мою работу.
— Откровение 2, стих 28.
— Спасибо.
— Пожалуйста. — Приглушенный смешок.
Я снова зарылась в рукопись.
Проведя два часа над готическим шрифтом я с большой охотой согласилась на перерыв. В виде премии Мэтью обещал рассказать, как познакомился с физиологом семнадцатого века Уильямом Гарвеем.
— История не из занимательных, — предупредил он.
— Для тебя, может, и так, но для историка науки? Только через тебя я могу встретиться с человеком, открывшим, что сердце — это насос.
Солнца мы не видели с самого приезда в Семь Башен, но нас это не угнетало. Мэтью стал гораздо спокойнее, я, как ни странно, тоже радовалась, что сбежала из Оксфорда. Угрозы Джиллиан, фотография родителей, даже Питер Нокс — все это с каждым часом отступало все дальше.
Мы вышли в сад. Мэтью оживленно рассказывал о своей текущей проблеме: то, что должно было присутствовать в чьем-то анализе крови, почему-то отсутствовало. Он рисовал в воздухе хромосому и показывал, где дефектный участок. Я кивала, не совсем понимая, почему это так важно.