Маньяк по субботам
Шрифт:
Теперь заглянем в другие комнаты. Одна закрыта, в другой… Ага, вот он — забияка, дрыхнет, синячок свой под глазом лелеет.
— Господин художник, проснитесь!.. — не слышит.
В комнате две кровати кое-как одеялами прикрыты, в пепельнице полно скурков. Художники разрекламированным «Мальборо» легкие травят, не признают отечественного яда. А водка на столе русская. Одноглазый боец после вчерашнего добавил, на старые дрожжи хорошо легло, грамм триста заглотил и снова спит. Проверим заодно карманы у главного подозреваемого — ничего интересного.
— Вставай,
— Детектив Крылов, у меня вопросы по поводу вчерашнего инцидента.
— Уже спрашивали, — хрипит. — И в отделение возили. На все вопросы ответил и отпущен домой. Больше ни с кем говорить не желаю. Уйди из номера, я тебя не знаю.
— Ах ты, дуэлянт кулачковый, еще кочевряжешься? Ты вчера Соснова-старшего бил? Сейчас экспертиза установила у него сотрясение мозга, и он от этого умер.
— Не рассказывай сказок. Это он мне сотворил сотрясение мозга, вот, чуть глаз не выпал. А я ему в рожу ни разу не попал. Он хоть и пьяней меня, и старше, но в открытом бою непобедим. Отдадим ему должное.
— Вы где родились, Панфил?
— Я внук холуйского богомаза, и сам родился в Холуе. А где надо?
— Сейчас живете…
— В Липецке.
— Почему туда уехали?
Открытым глазом Панфил пошарил по столу, наткнулся на бутылку.
— Говорить с тобой больше не желаю, душа просит, — и потянулся с кровати.
Я выхватил бутылку из-под рук.
— У меня несколько вопросов. Ответишь — отдам.
Панфил слез с кровати, постоял на ногах, покачался, затем смачно плюнул в кулак и размахнулся, целя мне в глаз. Я отодвинулся вместе со стулом, и он со всего маху хлопнулся на пел. Лежа, заныл:
— Что дерешься? Отдай бутылку по-хорошему.
Я сгреб его за шиворот, посадил на кровать и сверху стал лить остатки воды из графина. Он задрал голову и попытался ловить воду ртом. Единственный его глаз стал осмысленным и жалобно посмотрел на меня.
— Повторяю вопрос: ты зачем в Липецк поехал?
В немой мольбе Панфил протянул руки:
— Не дай мастеру умереть, внутри все спеклось.
Я начал раздражаться.
— Отвечай быстро, толково к через минуту получишь свою отраву.
— Хорошо, спрашивай скорее.
— Ты зачем в Липецк поехал?
— За компанию с Малашиным и Маркичевым.
— Что вас погнало с родных мест, толком объясни.
— Непонятливый какой… Чего по свету жизнь людей гоняет? Капуста нужна, башни, шуршики, марки, доллары, франки… Вот и поехали, погнались.
— Почему ж дома не работалось?
—: Дома, на фабрике? А ты сам поезжай и попробуй. Там куда ни кинь — всюду Соснов-старший. Соснов сказал то, да придумал это… И образцы для копирования делает он, и на каждую выставку он, и в Союз художников он. Недавно решали, кого в Америку послать — он поедет; книгу в Штатах готовят о Холуе — кому обложку заказали? Соснову-старшему… Как-то к нам в Холуй приехал деловой человек из Липецка, эмиссар, приглашал мастеров в учителя, чтобы у них народный промысел организовать. Деньги пообещал хорошие, вот мы и решили — мол, там сами себе хозяева станем, что хотим, то и рисуем. Вот и рванули.
— Ну, как вы в Липецке, без Соснова?
— В Липецке мы его еще чаще вспоминать стали, чем дома… Царство ему небесное.
— В драку вчера зачем полез?
— Хотел на прощание морду набить, чтобы нас помнил и не зазнавался.
— А может, ты ему и в еду подсыпал?
Панфил уставился на меня мутным глазом и погрозил пальцем.
— Я человек крещеный, православный, из потомственных иконописцев. Помнишь, что в заповеди написано: «Не убий, не пожелай жены ближнего…» Ну, насчет жены ближнего напрасно заявлено, сейчас как раз было бы кстати пожелать, но насчет убийства, это мы — строго. Мы же для церкви крестики пишем и этим кормимся, сам подумай.
— Где вчера Соснов грибы взял? Расскажи, как сели за стол?
Панфил снова попробовал взбунтоваться, но понял, что со мной не справиться, начал торопливо рассказывать, то и дело облизывая пересохшие губы.
— Выставка в Петербурге, в Русском музее — ну, как тут было не напиться? Хотя мы, холуй цы, и привычны к мировым выставкам, но головенка-то каждый раз кружится, все ж мы — провинциалы, деревня. Ну мы г; решили, как водится… отметить. С утра пораньше пошли на Кировский рынок. Телятину купили, картошку, яблоки, огурчики… А Соснов-старший начал выпендриваться, как всегда. Я, мол, скоро стану вегетарианцем. Увидел бабку с грибами и сразу к ней. Ку, грибы хотя бы трибами были, скажем, подберезовики или подосиновики, я уж не говорю о моховиках или беленьких. А тут — мразь, строчки, сморчки, на них смотреть без содрогания невозможно, как изгрызенные мышами куски губки, и запах настоящей помойки. Ну, а Соснову все это в самый раз.
— Мужик продавал, с бородой, в очках.
— Нет, не путай, баба пригородная, серая личность.
— Сможешь нарисовать?
— Я не на нее смотрел, а на грибы.
— Бабка крупную торговлю вела?
— Она держала в руках корзинку средних размеров. Соснов купил у нее так, на глаз, побольше килограмма. Мы посмеялись и пошли дальше.
— Водку где приобретали?
— В ларьке по дороге, недорого. Водка — дрянь, но в голову крепко ударяет. Так отдашь бутылёк?
— Еще несколько вопросов. Расскажи, как Соснов-старший грибы готовил.
— Обыкновенно — кастрюлю взял на кухне, отварил грибы. У кого-то дуршлаг достали, я ему помог грибки откинуть, воду слить.
— Кто на тарелку выкладывал, в комнату нес?
— Не видел, у меня на сковороде мясо подгорать начало. Потом я эти грибы уже на столе видел.
— Попробовал?
— Кому нужна эта отрава, когда у нас шницеля в палец толщиной из свежей телятины, сам подумай. Соснов-старший обозвал нас трупоедами, придвинул к себе тарелку с поганками, да так все и съел. Дальнейшее я не все помню.