Мао: Душевная повесть
Шрифт:
— Нет у меня ничего…
— А это особенно хреново, Мао. Тогда придется отрабатывать карму. Как ты на это смотришь?
— Я — против. Апулей, хорош издеваться, ты лучше подскажи, что делать мне, чтоб все в ажуре было. Ну чего ты как в школе?
— В школе надо было учиться, а не гримасничать. — Апулей посмотрел на Борхонджона, и оба гаденько усмехнулись. Так бы и ткнул отверткой паразитам. — Вот что, надо договориться. Условия просты: ты выполняешь некоторые просьбы Борхонджона, а он отказывается от своих к тебе претензий. Как? — Я молчу. Я и в школе больше молчал. — Он согласен, Боря. Он у меня понятливый малый и, конечно, очень переживает о случившемся.
— Да и мне он сразу понравился! — расплылся узбек. — Вот что, ты не волнуйся так, с каждым может случиться. Да и просьбочки у меня к тебе будут так, пустяки одни. И всего-то пять.
— Три, — оборвал его Апулей. — Я же только что сказал: три — наше последнее слово. Или идемте в суд, товарищ.
— Да посмотри же на него, Апу, что ему стоит? Молодой, красивый! Мао, ведь правду я говорю?
— Мао, молчать! — Апулей аж подскочил. — Боря, лезть с вопросами к моему клиенту в обход меня — это безнравственно!
— Да что его спрашивать? И так все понятно! Мао, скажи ему, что ты не такой мелочный!
Я хотел ему сказать, чтоб он слушался Самаркандыча, но тут Апулей сильно толкнул меня копытом, и я проснулся. Нас звали в монастырь, на разговор с Настоятелем. Где-то невдалеке кто-то стучал по рельсе. Райфайзен отряхнул на мне штаны, похлопал по щекам Филиппа, чтоб тот ожил, сделал знак Саиду, чтоб убрал автомат за спину, и мы пошли.
Внутри там здоровенный вроде бы зал, но я не уверен, потому что колонн полным-полно, как в лесу. Тем более что они деревянные. И мы пошли как-то наискосок, так что я все время налетал на эти колонны, и устал, и пошел вдоль, чтобы потом свернуть, ну так же проще. Шел-шел и потерялся, вся толпа куда-то вбок подалась. Я хотел было им покричать, как в лесу, но застеснялся. Потом вижу — монашек бежит, маленький, но тоже лысенький и в сандалиях, как настоящий. Я его поймал за рукав.
— Слушай, а где у вас для гостей комнаты?
— У нас гостей нет! Каждый гость у нас становится монахом, хоть на день, хоть на час! Только живет во дворе и не допускается к работам на кухне! — орет, как Цуруль, даром что маленький.
— Родной, мне не надо на работы. Мне просто надо на кухню, — я уж понял, что ему надо все разжевывать. — Жрать я хочу и выпить.
— Ужин по расписанию! — и вывертывается из моей руки, так и крутится весь. — Пока территория не убрана, пока мантры не прочтены, за стол не садятся!
Ну что делать? Ткнул я его отверткой в бок, чтоб старшим не перечил, он заверещал было. Но я тут же ему отвертку к шее — мол, будешь орать или спорить, отправлю к Апулею, в Небесную Канцелярию. Он притих, бок ощупал, потом закивал и потянул меня куда-то. Пошли. Как они среди колонн дорогу находят — не пойму, если б я был Настоятелем, я бы указатели повесил. Ну да тут страны на дураков богатые. И привел меня монашек к какой-то дверке, через нее в дворик крохотный, там баки с объедками и где-то за перегородочкой свинка хрюкает. Вот тут я обрадовался и расслабился, чуть хотел поудобнее руку перехватить, он и вырвался. Заверещал и в какую-то щель провалился, я и не погнался за ним далее. Зашел в дверь на кухню, ее сразу видно: за ней кричат и шипит что-то громко. На кухне само собой грязь, запах этот, смесь горелого с гнилым, сумрачно и жарко. А что поделать, иначе готовить еще никто не научился, у афганцев котлы с рисом на улице — это ж не кухня, это название одно. А здесь готовят нормальную еду, сразу понятно. Вот я иду, кругом пар, справа-слева какие-то монахи пробегают, но у меня у самого голова лысая. Пошарил я по столу, схватил какую-то деревянную ложку, где-то что-то зачерпнул-попробовал — отрава. Попробовал в другой кастрюле — сырые овощи. Обжегся только. Это, думаю, не дело. Надо сперва выпить. Пошел искать подсобку какую-нибудь, но никак ничего не нахожу. Уже несколько кругов сделал по кухне, уже на меня поглядывать эти жирные повара стали, а никакого места, чтоб ящики с водкой поставить, не нахожу. Что ж это за столовка?
И вдруг шагнул я чуть вбок — и оказался перед столом, над столом открытое окошко, ветерком весь пар отдувает. А за столом сидит толстенный монах, щеки по плечам распушил, мясо с кости жрет. Жует и смотрит на меня. Ну, пока он прожевал, я тоже мяса взял (там целая миска стояла), проглотил и еще успел его кружку понюхать. Нет, запах там, как из сортира. Хотел я обратно в пар отступить, но подумал: сколько же можно? Здесь хоть мясо как мясо, хоть и без хлеба. Взял еще. Монах прожевал, из кружки отхлебнул, улыбнулся мне.
— Ты кто, демон или иноземец? Если демон, то поспеши вон, сейчас я позвоню в колокольчики. — Он взял откуда-то чудную шапку всю в железячках, колокольчиках, бубенчиках и потряс ею. Ничего звук, приятный. — Так ты не демон? Тогда скажи мне, по какому праву ты ешь мое мясо, а потом скажи, как ты попал в монастырь?
— Слушай, дядя. — Я вдруг совсем себя усталым почувствовал. — Я тебе все расскажу, честное слово, только давай тяпнем по стакашке. Нервы на пределе, сам видишь.
Он было нахмурился, но потом поводил-поводил бровями…
— Следуй за мной, босой иноземец.
И мы вышли снова в тот дворик и тут же зашли в другую дверь. Там была крохотная комнатка с лежанкой во всю длину, ковриком и тумбочкой. Монах нагнулся, так что вытолкнул меня на улицу своей здоровой задницей, и вытащил из-под лежака сундук. Потом обернулся, втащил меня внутрь и прикрыл дверь. Вот такие люди мне нравятся, они решительны и доброжелательны. Монах мгновенно достал бутылку с темной жидкостью вроде коньяка, две пиалки и коробочку конфет, вкусных таких, типа «60 лет Октябрю». Наполнил, тут же выпил, я даже с ним чокнуться не успел, и зажевал конфеткой. По комнате пошел запах, ну настолько хороший, что я даже помедлил.
Пожалуй, до тех пор я ни разу не выпивал с таким удовольствием. Выпил. Он тут же наполнил еще, снова выпили, конфетки, присели на его койку. Он смотрит на меня, и я понимаю, что пора рассказывать. Ну что ж, начал: как меня зовут, где вырос, как учился, как в пионеры не приняли… На пионерах он расчувствовался и еще налил. Потом говорит:
— Знаешь, иноземец Мао, у меня вот тоже была такая грустная история… — и рассказал мне, как хотел жениться на одной девушке, но она его не любила и ушла работать проституткой в город, и тогда он оскорбился, тоже сбежал из своего колхоза и ограбил и убил на дороге какую-то семью, приоделся, пришел к ней в контору и снял ее на всю ночь, и всю ночь предлагал ей уехать и врал, что он теперь крутой деляга, и она, конечно, согласилась и побежала утром за шмотками, и тут он ей написал записку на стене, чтобы шла она на фиг, тварь такая, и сбежал не заплатив, а через пару часов на дороге его взяли и упекли в тюрьму за его и чужую мокруху, и хотели сажать на кол, но его спасло неожиданное осеннее наступление коммунистов, и его забрали в армию, но он сбежал, а его забрали в другую, но он сдался американцам в плен, а они, когда отступали, его бросили. Очень грустная история. Он бы и еще говорил, но тут на улице стали бегать и орать мое имя, и он сказал: — Если это не китайцы пришли громить наш монастырь, то это ищут тебя. Проваливай, славный ты парень, хоть и язычник, а я пока вздремну.
Я не очень хотел уходить, да он меня вытолкнул и дверь запер. Мимо бежит тот самый мелкий монашек:
— Мао! Мао!
Я его ловлю опять за плечо:
— Ну я — Мао. Ну и что?
— Тебя сам Настоятель ищет! Так сильно ищет!
Не стал я дальше с ним разговаривать, пошел. Он спереди забежал, руками разводит, повороты подсказывает. Так вернулись в зал с колоннами, потом в какую-то высокую дверь, по ступенькам и в большую комнату. Комната вся в коврах, по стенам статуи и монахи, некоторые с палками, посередине вся моя компания. Саид без автомата, Филипп без подсвечника, Райфайзен только с книжками, но за книжки держится двумя лапами ярко одетый мужик в высокой шапке с колокольцами, и что-то Райфайзену втирает, и время от времени книжки к себе дергает. Но Райфайзен не отпускает, цепко прихватил и что-то тоже цедит в ответ.