Мара
Шрифт:
Мара понимала, что ее страх не имеет под собой веских оснований. Лео никогда не придет ночью искать ее среди других девушек. Но за Джоко она очень волновалась. Хотя он был уверен, что ему не грозит никакая опасность, Мара как раз была убеждена в обратном — она знала, что Лео может здорово покалечить Джоко, а если уж очень разозлится, то даже и ножом пырнет.
Теперь-то Мара знала, какой Лео подонок. Мара помялась себе, что отомстит ему… ой, неужели она снова стала мыслить как цыганка? Может, Лео вполне удовлетворен той болью и тем унижением, которому ее подверг… В конце концов, он уже успел изнасиловать ее, когда появился Джоко!
На следующее утро, сидя за столом с остальными
Лео не смотрел ни в сторону Мары, ни в сторону Джоко, и девушка немного успокоилась. Кажется, Джоко оказался прав. Происшествие, каким бы болезненным и унизительным оно ни было, уже позади. И все же почему при воспоминании о вчерашнем ей становилось не по себе?
К счастью, у Мары оставалось теперь совсем мало времени для грустных мыслей и беспокойства: гимнастика оказалась, как и предсказывал Лео, делом совсем не легким и отнимала почти все ее силы. К ее удивлению, девушки в гимнастической группе держались значительно дружелюбнее, нежели танцовщицы из кордебалета. Может, потому, что Мара не являлась для них достойной соперницей?
Одна из них, худенькая блондинка с соломенного цвета волосами, которую звали Кланки, изо всех сил старалась помочь Маре освоить новые упражнения. Мара была поражена таким отношением к себе со стороны почти незнакомого человека.
Она тренировалась и самостоятельно, как только находились время и свободные снаряды. У большинства артистов имелись свои собственные снаряды, но гимнасток ими обеспечивал цирк. И обрадовалась Мара, когда Кэл Армор сказала ей: «Да, Мара, ты делаешь успехи!» Это означало, что у Мары есть все шансы не вылететь из гимнастической группы.
Пока что Мара получала от цирка только койку и талончики на еду. Она ни разу не пропустила ни одного завтрака, обеда или ужина. Но когда одна из рыбных лавок в Орландо организовала для цирка традиционное угощение копченой кефалью, Мара предпочла остаться «дома» и порепетировать — несмотря на то, что ее имя было в списке приглашенных. С одной стороны, ей не хотелось терять время на поездку, а с другой — она просто не знала, что сказать в присутствии этих самоуверенных женщин- гаджо— коротко подстриженных, в красивых летних платьях. В глубине души она страшно завидовала их телесного цвета шелковым чулкам и крепдешиновым комбинациям, хотя у нее и зародились некоторые подозрения насчет того, на какие денежки они покупали все это. Но теперь, когда Мара сама продала себя Лео за несколько уроков на трапеции, она уже не так сильно их осуждала.
Кто скрашивал ее беспокойное существование, так это Джоко. Его насмешки, остроумные замечания и шутки всегда заставляли Мару улыбнуться. К счастью, он никогда больше не заговаривал с ней о Лео. Маре хотелось поскорее забыть о том плотском влечении, которое она почувствовала к этому мерзкому человеку. И очень часто она жалела, что рассказала Джоко всю правду об этом.
Иногда она обедала вместе с Джоко, но чаще всего — с девушками из своей гимнастической группы. Последнее было для Мары тяжелым испытанием. Мара никогда в жизни не дружила с женщинами — начиная с собственных двоюродных сестер. И теперь она тоже по большей части молчала, покуда девушки трещали о кинозвездах и последних капризах моды — ей они старательно следовали, — о песнях, которых Мара никогда не слышала, о фильмах, которых Мара не
Когда выдавались свободные полчаса, Мара бегом бежала в зверинец, к старому ветеринару доктору Макколлу, который всегда с охотой отвечал на ее вопросы о животных. И каждый раз предупреждал ее, чтобы она была осторожна с его питомцами: «Это только на вид они такие милые, на самом же деле зверь есть зверь».
Мара не спорила с доктором, и все же ей не верилось, что эти умные слоны могут кого-то обидеть. Ее любимицей стала слониха Конни, и Мара приносила гурманке из столовой кусочки сахара и булочки. Иногда, когда никого не было поблизости, Мара гладила Конни по грубой коже, смотрела в ее маленькие задумчивые глаза и шептала ей на ухо разные ласковые слова. Мара готова была поклясться, что серая великанша понимает по-цыгански.
Именно доктор Макколл поведал Маре о цирковой иерархии.
Во главе стоял мистер Сэм. За ним следовали его управляющие, затем ответственные за перевозку, за рекламу, за билеты, за костюмы, главный дрессировщик и главный жокей. Все остальные были уже ниже рангом.
Некоторые профессии вообще не считались цирковыми — например, дирижер оркестра, начальник почты, повар и, наконец, профессия самого доктора Макколла. Сам же старый ветеринар свысока поглядывал на циркачей.
Артисты имели свою собственную иерархию. За наездниками следовали воздушные гимнасты, дрессировщики и канатоходцы. Синхронные гимнастки находились в самом конце этого списка, лишь на одну ступеньку выше кордебалета.
От места в иерархии зависело место за столом. Мара сама уже знала об этом: попав в гимнастическую группу, она смогла есть вместе с остальными артистами. К тому же багажный вагон, в котором жили гимнастки, был расположен ближе к кухне и умывальной, чем барак танцовщиц, и Мара понимала, что это не случайно. Продуман был даже порядок распределения спальных мест. Маре, как новенькой, приходилось спать на нижней крайней от двери полке, где было холоднее в ветренные ночи.
Клоуны — доктор Макколл, как и Джоко, называл их аномалами — не считались артистами, но они приносили цирку немалые деньги, а потому их уважали и они пользовались равными с артистами правами.
«Так-то оно так, — думала Мара, — а только все равно они едят на полчаса раньше, чем остальные».
Сами клоуны — она знала — были о своей профессии очень высокого мнения. «Со стороны, — говорил Джоко, — наше ремесло может показаться легким — подумаешь, бегать по арене в пестром костюме с размалеванным лицом! Но ведь клоун должен быть и умелым акробатом, и прекрасным танцором. Кто бы занимал зрителей в перерывах между номерами, пока меняют снаряды и оборудование, если не клоуны? — Он усмехнулся ей усмешкой, в которой всегда сквозила самоирония. — Конечно, есть клоуны… и есть Клоуны! Такие, как я — те, кто выходит каждый год на арену с новыми репризами, — называются „творческими клоунами“, или иногда августами. Не будь я таким скромным парнем, я бы даже сознался, что в некотором смысле принадлежу к сливкам клоунского общества».
Как-то раз Мара задержалась после первого репетиционного выступления их группы возле входа артистов, который все называли задней дверью. Сначала выступил дрессировщик со львами, затем выбежали клоуны и двадцать минут развлекали публику шутками — большей частью импровизированными.
Спрятавшись в складку занавеса, чтобы не попасться на глаза мистеру Сэму, Мара ждала выступления Джоко. Когда же он появился, ей пришлось зажать себе рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Джоко в вечернем костюме, в котелке и с красной нарисованной широкой улыбкой на серьезном лице важно вышел на арену.