Марафон длиной в неделю
Шрифт:
— Сейчас я угощу вас такими бифштексами, что будете вспоминать нас до самого Берлина. К тому же есть хороший коньяк.
— Захватите коньяк в Штокдорф. Мы выпьем его, когда сядем в «кукурузник».
— Лучше, когда приземлимся у американцев.
— И то правда, — подхватил Краусс.
Он постоял немного у дверей столовой, наблюдая, как эсэсовцы с помощью курсантов грузят сейф в кузов «мерседеса», и пошел есть бифштексы с чувством исполненного долга, почти избавившись от тревоги и напряжения, не покидавших его после возвращения в Германию. Ведь через два, самое большее — через три часа он вернется на аэродром, и «юнкерс» поднимется в воздух над немецким городом, который русские неотвратимо берут в клещи. Но сейчас даже доносящийся
2
Бобренок не удивился, увидев в кабинете Карего человека в немецком офицерском мундире. Подумал: пленный, доставленный сюда для допроса, но человек сидел на диване свободно, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку, чуть ли не лежал, и смотрел на Бобренка с Толкуновым, замерших у дверей, спокойно и доброжелательно. Майор не заметил в его глазах беспокойства либо тревоги, лишь усталость и любопытство, вовсе не свойственные пленному, которому предстоит допрос в контрразведке. Правда, этот гитлеровский офицер мог не знать, что его доставили именно в Смерш, однако должен догадываться, что и в армейском штабе не может рассчитывать на дружеский разговор.
Карий сидел не за столом, как обычно, когда вел допрос пленных. Но переводчика в кабинете Бобренок не увидел и, еще не разобравшись как следует в ситуации, каким-то внутренним чутьем уловил: вызвали их с Толкуновым не для будничной беседы с очередным пленным. Пленных, не только офицеров, но и генералов, сейчас сколько угодно. Видно, этот человек в помятом мундире доставил такую ценную информацию, что Бобренка с Толкуновым решили разбудить — вчера розыскники принимали участие в задержании диверсантов, пытавшихся взорвать плотину на Одере и затопить прибрежные селения, потому и уснули только на рассвете.
Бобренок еще раз смерил человека в немецком обмундировании внимательным взглядом.
Несколько дней не брился, что, принимая во внимание фронтовую суматоху, совсем не странно; лицо осунувшееся, какое-то измученное, глаза уставшие... А полковник улыбается ему дружески, словно сидит перед ним не враг, а его приятель.
Карий оглянулся на розыскников нетерпеливо, будто не приглашал их, а явились они по собственной воле и прервали разговор на самом интересном месте. Спустя мгновение лицо его снова расплылось в улыбке. Он указал на свободные места на диване, но Бобренок остановился посредине кабинета нерешительно — ему не хотелось садиться рядом с гитлеровцем. Однако он не мог и ослушаться, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Карий оглянулся удивленно, даже недовольно, а потом, сообразив, что именно сдерживает майора, лукаво прищурившись, сказал:
— Садитесь, товарищи, прошу знакомиться... — Он выдержал паузу и продолжал: — Старший лейтенант Мохнюк...
Бобренку хватило секунды, чтобы сообразить, кто такой на самом деле этот небритый и утомленный старший лейтенант. Он вытянулся и козырнул ему почтительно. Толкунов тоже приложил руку к фуражке, но ему пока было невдомек, почему майор Бобренок тянется перед старшим лейтенантом. Вдруг полковник Карий сказал такое, что даже Толкунову захотелось стать по стойке «смирно».
— Старший лейтенант Мохнюк почти три года работал на нас в «Цеппелине», прошу поздравить его, товарищи офицеры, с возвращением.
Небритый человек стал подниматься с дивана как-то нерешительно и смущенно, но Бобренок мгновенно преодолел расстояние, разделявшее их, и пожал руку сильно и радостно, как другу, с которым давно не виделись. Вдруг обнял его. Это внезапное проявление чувств растрогало Мохнюка: он положил майору руку на плечо и заглянул ему в глаза, широко улыбаясь.
— Он же Седой, — уточнил Карий, — выводил нас на агентов «Цеппелина».
— Знаешь, сколько я на тебе орденов заработал! — шагнул к Мохнюку Толкунов.
— Заслуги старшего лейтенанта тоже отмечены, — сказал Карий, и видно было, что он вовсе не одобряет откровение капитана. — Впрочем, эту проблему вы еще успеете обсудить, а теперь за дело, товарищи розыскники. Думаю, сообщение старшего лейтенанта заинтересует вас. — Полковник обернулся к Мохнюку, тот посмотрел на него вопросительно.
Карий, предложив всем сесть, начал деловой разговор:
— Прошу вас, проинформируйте офицеров о событиях в «Цеппелине».
Мохнюк с отвращением провел ладонью по небритому подбородку, видно, привык к аккуратности и колючие щеки раздражали его. Однако он пересилил себя и стал рассказывать ровным тоном, с интересом поглядывая на розыскников:
— Позавчера в «Цеппелин» прибыл штурмбанфюрер СС Краусс. Прилетел из Берлина «юнкерсом». Установить это было нетрудно, поскольку у меня хорошие отношения, точнее, были такие отношения с шофером начальника «Цеппелина», и тот проболтался, что Кранке ездил встречать берлинское начальство. Собственно, Краусс не держал в секрете свое прибытие, не таился, и я сам видел, как они вместе с Кранке обедали в нашей столовой. Вообще, появление в «Цеппелине» начальства из главного управления имперской безопасности — не редкость, но привлекло внимание вот что: во время визита Краусса к нашей канцелярии подогнали «мерседес» и погрузили на него сейф, стоявший в кабинете Кранке. Так сказать, святая святых «Цеппелина». В нем хранятся шифры, списки агентов, заброшенных в русский... — запнулся и поправился: — то есть в наш тыл, личные дела агентов. Самые секретные документы. В кабину «мерседеса» сел инструктор школы Валбицын, специалист по документам, мерзкий тип, к тому же алкоголик, но специалист классный. Вслед за грузовиком выехал «опель-адмирал» с Кранке и Крауссом. Машины возвратились часа через три, может, несколько позже. Но, учтите, уже без Кранке и Валбицына. Обязанности начальника перешли к оберштурмфюреру СС Телле. По его указанию из курсантов школы начали формировать группы в составе двух-трех человек, переодетых в форму наших офицеров. Я принимал непосредственное участие в инструктаже диверсантов, потом мне удалось перейти линию фронта.
— А мы должны обезвредить других... — вмешался Толкунов.
Карий предостерегающе поднял руку.
— Не спешите, капитан, — заметил он неодобрительно. — И прошу внимательно слушать. — Он кивнул Мохнюку, и тот продолжал:
— В кабинете Кранке я нашел карту города и прилегающих к нему районов. — Он указал на карту, расстеленную на столе у Карего. — обычная карта, без каких-либо пометок, потому оберштурмфюрер Телле и не обратил на нее внимания. Только в одном месте, на запад от Бреслау, обведена карандашом местность в районе городка Сведбург. Точнее, между Бреслау и Сведбургом, километрах в двадцати пяти — тридцати от города. Именно на такое расстояние должен был отъехать водитель грузового «мерседеса» (помните, он возвратился в «Цеппелин» через три часа: за час, принимая во внимание загруженные прифронтовые дороги, вряд ли сделал бы больше тридцати километров, еще час на обратный путь, остальное время — чтоб добраться до указанного пункта, уладить дела, выгрузить сейф).
— И вы считаете, — нетерпеливо спросил Бобренок, — что сейф с секретными документами «Цеппелина» спрятан где-то в районе Сведбурга?
— Мы со старшим лейтенантом не исключаем такой возможности, — сказал Карий.
— Но ведь вы говорили, что штурмбанфюрер Краусс прилетел «юнкерсом». Могли погрузить сейф в самолет и отправить в Берлин.
Мохнюк покачал головой.
— Нет, — возразил он, — сначала я и сам думал так, но потом расспросил шофера, его вместе с эсэсовцами, несшими службу в команде «Цеппелина», отправили на передовую, и он по этому поводу напился. Так вот, ругался последними словами, поносил Кранке, обвиняя в измене. Мне не удалось установить, куда именно отвозил он Кранке с Крауссом, водитель лишь сказал, что ожидал гауптштурмфюрера, уехавшего куда-то вместе с Крауссом на «мерседесе», но возвратился только Краусс, и шофер отвез его на аэродром.