Марафон длиной в неделю
Шрифт:
Капитан, посмотрев на чернявого командира, спросил его:
— Как считаешь, майор, может, расспросить у крестьян?
— Хутор прочешем, — решил майор. — Сейчас — в Гарц, а на обратном пути заскочим в Штокдорф. Где тебя искать? — спросил он у Миши.
— Четыре барака под черепицей перед хутором. Мой второй от дороги.
— Посмотри внимательно, — прищурился майор, — может, какой-то непорядок на хуторе. Лишние люди... Мы сейчас уедем, а ты нас будешь ждать. Поспрашивай у своих, не заметили ли чего-нибудь подозрительного. Война идет, и почувствуй себя военным. Понятно?
— Слушаюсь, —
Майор уже устроился на переднем сиденье, когда Миша, отважившись, сказал:
— А можно мне еще спросить?
— Давай.
— Вот вы говорили, что здешних крестьян расспросите. Так хочу сообщить: есть тут один немец, очень хороший, и наши говорят — коммунист.
— Что? — обернулся Толкунов. — Что ты сказал?
У Миши вытянулось лицо.
— Говорят... — повторил нерешительно. — Да и одну нашу девушку спас. Она заболела, немцы наших не лечили, а он пришел и вылечил.
— Врач?
— Фельдшер.
Толкунов улыбнулся.
— Ну и что? Он девчонке пилюльку дал, а ты уши развесил. Коммунист!..
— Я же не утверждаю, а люди говорят...
— Всех не переслушаешь.
Майор сделал знак Толкунову, чтобы садился в машину. Когда отъехали, заметил:
— Напрасно ты... Надо встретиться с этим фельдшером.
— Сейчас ты мне начнешь внушать, — сердито дернулся капитан, — что всех фрицев нельзя стричь под одну гребенку...
— Это не я, — успокаивающе сказал Бобренок. — Ты «Правду» читал? Там четко сказано: есть гитлеровцы и есть немецкий народ... Ты у Мохнюка спроси, — оглянулся на старшего лейтенанта, сидевшего молча в течение последних минут. — Он разных немцев насмотрелся.
— На меня не ссылайтесь, — отмахнулся тот. — Я все время среди эсэсовцев и прочих гадов...
— По-моему, тут, куда пальцем ни ткни, всюду эсэсовец или еще какая-то дрянь... — не сдавался Толкунов. — За Бреслау сейчас кто бьется? Эсэсовцы? Надо знать: немец есть немец...
Бобренок, возражая, покачал головой.
— Нет, — сказал он уверенно, — не могу с этим согласиться. — Он надвинул фуражку на лоб и поправил автомат на коленях — впереди уже совсем близко виднелись домики Гарца.
Миша стоял на брусчатке, не обращая внимания на нетерпеливое фырканье вороного, пока машина с красными командирами не исчезла за холмом. Не мог поверить, до конца осознать, что разговаривал со своими и сам майор дал ему задание. Наконец вскочил на коня, хлестнул его прутом и помчался, не разбирая дороги, озимыми. И правда, чего жалеть: и жеребец немецкий, и поле, и дома под чужой красной черепицей.
Из кухни, где мать готовила еду для всех рабочих фон Шенка, пахло жареной гусятиной настолько вкусно, что у Миши перехватило дыхание. Мать что-то помешивала в большой кастрюле, увидев сына, улыбнулась ему.
— Проголодался? — спросила она. — Подожди немного, сейчас дожарится.
— Мама, — сказал Миша как-то жалобно, — не спеши, мама, через два часа сюда приедут наши. Красные командиры, понимаешь, я только-только разговаривал с ними, у них дело в Штокдорфе, и заедут...
— К нам?
— Я же говорю, дело у них, и должны накормить.
— Ты сам видел наших? — не поверила она.
— Совсем недавно.
Мать уронила ложку, та зазвенела на каменном полу, а мать пошатнулась и опустилась на скамейку.
— Слава тебе, господи... — Подняла руку, наверно, чтобы перекреститься, но в изнеможении опустила ее. Заплакала и повторила: — Слава тебе, господи, дожили...
4
Охотничий дом фон Шенка спрятался в дубовой роще на склоне холма. Из его окон открывалась широкая панорама окрестных полей. Охотничьим этот дом можно было назвать лишь условно: старый фон Шенк вообще никогда не брал ружье в руки, а молодой граф Генрих фон Шенк дважды или трижды охотился здесь на зайцев. И всякий раз он недоумевал — что за страсть такая, если ради паршивого зайца надо чуть ли не целый день месить грязь на полях?
Понемногу дом, возведенный предками Шенков еще в восемнадцатом столетии, преображался — о первоначальном его назначении напоминал только холл, украшенный головами диких кабанов и оленьими рогами. В зале на первом этаже граф Генрих поставил белый рояль, купил модерновую мебель и наезжал сюда с друзьями в веселой компании красивых девушек. С давних времен в доме сохранилась лишь звонкая металлическая потайная лестница и потайной ход со второго этажа в подвал, где граф оборудовал спальню и куда исчезал с очередной любовницей во время кутежей.
Несколько раз в компанию Шенка попадал и штурмбанфюрер Краусс. Молодой граф похвалился своим тайником, и именно о нем вспомнил штурмбанфюрер, выбирая объект, где можно было бы спрятать документы «Цеппелина».
Да и вообще, штокдорфский охотничий дом — место, куда ни кинь, удобное, уединенное: до ближайшего хутора два километра, а за парком — ровное, засеянное озимыми поле, великолепная площадка для приземления небольшого самолета.
В потайной комнате устроились Кранке с Валбицыным. Правда, в основном они коротали время наверху. Гауптштурмфюреру тут нравилось: из двух широких окон библиотеки просматриваются подходы к дому, между дубами видно дорогу, и незаметно подъехать сюда невозможно. С тыла — крутой холм, заросший густыми кустами. При появлении нежданных гостей можно своевременно спуститься в потайное подвальное помещение, где установили рацию, — должны были получить сигнал от Краусса о прибытии самолета.
На первом этаже расположились старый камердинер графа Георг и управляющий имением Кальтц. Собственно, в планы Краусса не входило пребывание Кальтца в охотничьем доме, но управляющий появился уже после отъезда штурмбанфюрера, сообщив, что он убежал от восточных рабочих — они открыто угрожали ему расправой.
Кранке подумал: скорее бы прибыл самолет с Крауссом. Гауптштурмфюрер согласится на все условия американцев, вероятно, сначала они не очень расщедрятся, но со временем сумеют по-настоящему оценить его опыт, ум, работоспособность.