Маргарет Тэтчер: От бакалейной лавки до палаты лордов
Шрифт:
В первое время Маргарет была разочарована. 7 октября она узнала, что роспуска парламента не будет. Джим Каллаген объяснил свое решение тем, что «это не улучшило бы положение дел к зиме». Перед Маргарет стояла довольно простая задача: восхвалять тех «среди нас, кто видит дальше, чем эта зима».
Впоследствии Маргарет, оборачиваясь назад, поздравляла себя с тем, что всё тогда сложилось именно так. «Победили бы мы на парламентских выборах 1978 года? Я полагаю, мы бы их выиграли, пусть с минимальным преимуществом, но выиграли бы. Но если бы мы столкнулись с теми трудностями, с которыми столкнулись зимой 1978/79 года лейбористы, и с недовольством, порожденным этими трудностями, то эта буря, быть может, смела бы нас точно так же, как она смела лейбористов».
Но в тот момент перед консерваторами явно замаячила целая серия трудностей. После временного летнего улучшения и после разочарования, последовавшего после того, как стало ясно, что бюллетени не упадут в избирательные урны, партия вновь погрузилась в изучение результатов социологических опросов. Съезд партии в Брайтоне имел большой успех и способствовал росту партийной популярности. Маргарет призвала на помощь одного из тех, кто сотрудничал
Маргарет, находясь пока в тени, решительно работала над проектом будущих реформ. Она знала, что члены теневого кабинета к этому не готовы; знала она и то, что рядом с ней всегда будет какой-нибудь Джеймс Прайор или Иэн Гилмор, чтобы сдерживать и ограничивать ее дерзость. Вот почему еще с лета 1977 года она создала маленькую группу экспертов под руководством Джона Хоскинса, бывшего офицера Службы разведки Ее Величества. Ей нравился этот человек, привыкший работать в тени и подчиняться правилам военной этики, умевший хранить молчание и тайны. Все они, будь то Айри Нив или Джон Хоскинс, были одинаково твердого закала, отважные, верные и молчаливые, не искавшие яркого света софитов. Входившие в группу Альфред Шерман и Норман Страус написали, в чем должна состоять настоящая политика консерваторов, без всяких табу по поводу монетаризма и борьбы с властью профсоюзов, в документе, названном «Камни через стремнину» и классифицированном как конфиденциальный. Когда Маргарет показала его Киту Джозефу и Энгусу Моду, они пришли в восторг. Когда же она дала его прочитать некоторым членам Центрального бюро партии, те пришли в ужас. Джон Дейвис бросил: «Если мы скажем правду о профсоюзах, то точно проиграем на выборах». Питер Торникрофт даже предложил сжечь все экземпляры документа, чтобы избежать утечки столь опасной информации. Однако в нем была изложена программа будущих тэтчеровских реформ. Так что «библией» Маргарет на десять лет станет секретный меморандум. А в самой партии «червь уже проник в яблоко». События убыстряли свой ход, а профсоюзы играли в них не слишком хорошую роль; так что Маргарет и ее команде пришлось смириться на время.
«Зима недовольства»
Для правительства Каллагена декабрь стал началом агонии. На съезде партии делегаты (в большинстве своем представлявшие профсоюзы, являвшиеся коллективными членами Лейбористской партии) резко высказались против предложенного ограничения роста заработной платы 5 процентами. 12 декабря профсоюзы государственной службы здравоохранения и муниципальных работников тоже отвергли этот законопроект, пригрозив, что в начале года объявят забастовку. Рабочие заводов Форда забастовали и добились увеличения заработной платы на 17 процентов. Правление компании пошло на уступки, и эти уступки были санкционированы правительством. 3 января профсоюз транспортных и неквалифицированных рабочих призвал ко всеобщей забастовке. Соединенное Королевство начало погружаться в хаос. Это было действительно начало «зимы недовольства», как называют эту зиму авторы редакционных статей в английских газетах, намекая на «Эдуарда VII» Шекспира. На улицах громоздились кучи мусора. «Летучие» пикеты забастовщиков блокировали подъезды к предприятиям. Более одного миллиона человек были осуждены на безработицу «по техническим причинам». Закрывались школы, и из яслей детей отправляли по домам. В моргах скапливались непогребенные трупы из-за отсутствия могильщиков. Они разлагались из-за частых отключений электричества. На улицах, заваленных снегом, вновь стали шмыгать крысы. В Бристоле на демонстрацию вышли 1 миллион 500 тысяч человек; начались стычки с полицией, которая вынуждена была прибегнуть к помощи конных подразделений и даже стрелять в воздух. Забастовщики устраивали заставы на дорогах. Создавались самопровозглашенные советы, именно они и профсоюзы выдавали пропуска для машин. Мазут для котельных более не поступал в дома престарелых. Старики страдали от холода, и ничего нельзя было для них сделать. Главные символы благополучия страны, больницы, и те «пошли следом». Пикеты забастовщиков, ничего не ведавших о медицине, принимали решения относительно того, что должно быть доставлено срочно, а что нет. Раковые больные, у которых болезнь находилась в последней стадии, умирали дома в ужасных мучениях из-за отсутствия медицинской помощи. В телевизорах «картинка» была нечеткой, порой по ней пробегали полосы. Средний англичанин испугался. Ужасные видения теснились в голове. Неужто Лондон уже превращается в Петроград 1917 года? А если к власти придут Советы и в Англии появится ГУЛАГ? Состояние умов было, вероятно, таким же, каким оно было у французов в 1968 году, когда по стране прошли огромные демонстрации в поддержку де Голля под лозунгом «Довольно беспорядков! Довольно хаоса! Да будет порядок!».
Питер Холл, занимавший в то время пост директора Национального театра, превосходно описал царившие тогда настроения. Он, человек, вовлеченный в так называемое прогрессистское движение, с ужасом констатировал: «Нет более такого понятия, как честь, нет надежды, нет гордости. Я говорю, как старый реакционер, но то,
Правительство, казалось, утратило бразды правления. В палате общин оно потеряло большинство, лишившись шести голосов при голосовании по законопроекту об обложении налогом тех предприятий, что превысят дозволенный уровень повышения заработной платы, то есть повысят ее более чем на 5 процентов. Атмосфера воцарилась какая-то сюрреалистическая: в то время как на дорогах почти наступила эпоха Красной гвардии, в палате общин рассуждали о том, что надо бы наказать владельцев предприятий…
Для Маргарет это стало удачей, как будто все само в руки шло. Несмотря на предостережения своего окружения и в особенности «неизбежного зла», Джеймса Прайора, она решила, что пора ей показать, что она достойна носить прозвище «Железная леди». 14 января, выступая в передаче «Уик энд уорлд» («Неделя и мир»), она стала наносить жесткие удары, не слушая сирен, суливших ей неприятности и призывавших: «Будьте осторожны». Чопорная дама, одетая в темные тона, неторопливо, хорошо поставленным голосом говорила: «Всякая власть налагает определенную ответственность <…>. В последние годы профсоюзы обладали огромной властью <…>. И именно по этому вопросу должна вестись дискуссия: что делают профсоюзы со своей властью? Я — член парламента, и я была избрана в парламент не для того, чтобы разрешать им при полной безнаказанности наносить ущерб и причинять вред моим ближним путем применения насилия». Она тотчас же предложила провести реформу законодательства, регулирующего деятельность профсоюзов, выделять субсидии на проведение в профсоюзах тайного голосования, а также отменить выплату социальных пособий участникам незаконных, так называемых «диких» забастовок; возмещать ущерб работникам, ставшим жертвой практики «закрытых предприятий». Страна явно ждала именно этих слов. В опросах общественного мнения партия консерваторов мгновенно взлетела на 11 пунктов.
Эффект выступления Маргарет был дополнительно усилен ужасающим поведением Джима Каллагена. В то время как города задыхались от вони отходов, больные умирали из-за отсутствия помощи, трупы скапливались в холодильных камерах, а телевидение только и говорило о беспорядках в стране, он улетел в Гваделупу, на саммит «Большой семерки», где щеголял в красивой легкой рубашке среди других глав государств под солнцем Антильских островов. По возвращении в аэропорт «Хитроу», 18 января, еще будучи в рубашке с короткими рукавами, он небрежно бросил: «Кризис? Какой кризис?» Это была непоправимая ошибка.
Маргарет Тэтчер хотела тотчас же извлечь пользу из создавшегося положения, попытаться отправить правительство в отставку. Учитывая всю глубину разразившегося кризиса, Гордон Рис, Питер Торникрофт, Ронни Миллер и Крис Пэттен, напротив, советовали ей предложить правительству поддержку в обмен на принятие жестких мер против профсоюзов: введение запрета на «летучие» пикеты и заставы на дорогах, а также ограничение права на забастовки в жизненно важных секторах экономики. Маргарет встретила это предложение очень сдержанно. Она не хотела «спасать Каллагена, выручать его из беды». Но Питер Торникрофт сумел найти слова, чтобы ее убедить: «То, чего мы просим от вас, это поставить страну впереди партии». К тому же с тактической точки зрения это был очень удачный шаг. Если предложение тори будет принято, часть «грязной работы» сделают сами лейбористы. А если оно будет отвергнуто, Мэгги все равно будет в выигрыше, ибо получит подтверждение своего патриотизма. Представив свое предложение в палате общин, Маргарет повторила его по телевидению в выражениях, напоминавших о великих моментах в истории Англии, о духе периода противостояния фашистской Германии и о призывах Черчилля. Она сказала: «Вся страна столкнулась с кризисом. Сейчас не время ставить партию впереди страны <…>. Если проблема столь тяжела, что почти непосильна, тогда в интересах нации правительство и оппозиция должны действовать заодно по ее разрешению <…>. Мы должны научиться быть единой нацией, если же мы этому не научимся, то однажды увидим, что мы вообще уже не нация». До этого выступления у Маргарет был статус женщины-политика, после него она обрела статус государственного деятеля.
Мяч был подан в лагерь правительства, но оно его отбило, вернувшись к туманным идеям переговоров с профсоюзами. Каллаген еще надеялся с ними сторговаться. Но было слишком поздно. Участники забастовок требовали слишком много и уже вышли из-под контроля своих вожаков и Конгресса тред-юнионов. Спасти положение могла только твердость. Оставался путь Маргарет. Приняв к сведению решение правительства, 31 января она «подняла забрало шлема» и пошла в атаку: «Несколько профсоюзов бросили вызов британскому народу. Они бросили вызов больным, старикам и детям. Они их презирают. Я готова бороться с теми, кто презирает законы этой страны и бросает им вызов». «По логике вещей, — добавляет она, — теперь тори должны взять на себя всю ответственность, которую это правительство не хочет взять на себя».
Положение дел не улучшалось, и отставка Джима Каллагена была близка.
Единственный шанс
Однако правительство падет не из-за социальных конфликтов. Настоящим злополучным «валетом треф» для всех правительств с 1969 года стал вопрос об автономии Шотландии и Уэльса. Так как так называемый «пакт о сотрудничестве либералов и лейбористов» не был продлен и его действие прекратилось после выборов, то лейбористы вынуждены были униженно выпрашивать поддержку у уэльских и шотландских националистов. Так, в Шотландии и Уэльсе был проведен референдум по поводу автономии. Предусматривалось, что Закон об автономии, естественно, частичной, должен был набрать более 40 процентов голосов не от принявших участие в голосовании, а от имеющих право голоса. В Уэльсе закон был отвергнут. В Шотландии он получил небольшое большинство, но явно недостаточное, чтобы преодолеть «роковую черту». Шотландская национальная партия объявила о том, что она более не будет поддерживать лейбористов, либералы сделали то же самое, так что пробил час вотума недоверия. 22 марта было объявлено о вынесении вотума недоверия правительству, а голосование по этому вопросу должно было состояться 28 марта.