Маргаритки на ветру
Шрифт:
– Цыц! – прикрикнула на него Кетлин. – Иди наверх и причешись. Я тебя позову, когда ужин будет готов.
– Я уже причесывался, бабушка.
– Причешись еще раз.
Ребекка молча последовала за Кетлин. На кухне было так же чисто и уютно, как в гостиной, вдобавок изумительно пахло жареным мясом под соусом, тушеной фасолью с картошкой и печеньем.
– Ребекка, дорогая, накрывайте на стол, а мне нужно помешать фасоль. За делом вы забудете грубую выходку моего сына.
– Забуду? – Ребекка горько усмехнулась. – Не стоило мне приходить, Кетлин. Я ведь с самого начала знала,
– Не надо так говорить. – Помешивая в кастрюле большой ложкой, старая женщина внимательно разглядывала темноволосую девушку в красно-белом платье, которая уныло расставляла тарелки. – Думаю, Вольф сам не понимает, чего хочет, вот ему и не сидится на месте.
– Откуда вы знаете? – Ребекка застыла, стиснув в руке последнюю голубую тарелку из китайского фарфора.
– Мать всегда знает. Не спрашивайте откуда, просто верьте мне. Вольфа что-то терзает, и он никак не может справиться с собой. Я давно не видела его таким. Но знайте, что несколько дней назад он стоял за вас горой на собрании. Даже хотел отказаться от своей работы, чтобы уговорить людей дать вам шанс.
– Он сделал это ради меня?
– Ну конечно.
Ребекка не могла поверить. Но ведь кто-то повлиял на жителей Паудер-Крика, у которых были причины ненавидеть ее. Если бы не этот человек, не видать бы ей места учительницы, а кроме того, ее бы просто выгнали из города враждебно настроенные жители.
Она закончила накрывать на стол, потом собралась с духом, чтобы задать вопрос, который несколько дней не давал ей покоя:
– А его жена… – Ребекка заставила себя произнести это как бы между прочим. – Как она умерла? Когда?
На секунду Кетлин оцепенела. Затем чересчур аккуратно вынула из кастрюли деревянную ложку, которой помешивала фасоль, подождала, пока стечет вода, стряхнула последние капли и положила ложку на стол.
– Кларисса попала в перестрелку, – медленно ответила она. На неподвижном темном лице нельзя было прочесть ни ее мыслей, ни чувств. Кетлин откашлялась. – Она умерла от огнестрельного ранения. Девять лет назад. Билли тогда исполнился год.
– Ужасно, – прошептала Ребекка, опустив глаза и уставившись на тарелки. У одной с краю был отбит треугольный кусочек.
– С тех пор Вольф растит Билли один… с моей помощью.
– Понимаю.
– Понимаете? – вздохнула Кетлин. Она сняла с огня кастрюлю и выложила фасоль в глубокое фарфоровое блюдо. – Все не так просто, Ребекка. Запомните, дорогая, в жизни нет ничего простого. Если я что и поняла, дожив до седых волос, так только это.
Ребекка сосредоточенно раскладывала на столе вилки, ножи, ложки.
– Он, должно быть, очень тоскует, – тихо сказала она. – До сих пор скорбит о ней? Ну, Вольф то есть. Когда я однажды упомянула в разговоре его жену, то заметила в его глазах невыносимую боль. Я тогда ничего не знала.
– Вы и сейчас не знаете.
Кетлин открыла рот, чтобы сказать еще что-то, но тут в кухню вбежал Билли.
– Я сейчас умру от голода, бабушка. Когда же мы сядем? Мы ведь не будем ждать папу?
– Нет, Вольфа мы дожидаться не станем. Он вернется, когда успокоится. Мой руки, Билли, и за стол.
Ребекка старалась выглядеть беззаботной, вежливо улыбаясь, но пустующее место во главе стола постоянно напоминало ей о хозяине дома. Проклятый Вольф Бодин испортил всем ужин, словно капризный ребенок, сбежав из дома.
«Он меня ненавидит, – в который раз подумала она. – Не может даже вечер провести в моем присутствии. Моя игра на пианино, видно, отбила у него аппетит».
Кетлин начала молитву, и Ребекка склонила голову. На тарелке перед ней лежала сочная телятина, но ее вид не вызывал у девушки никакого аппетита. Она почти забыла о еде, в сердце бушевала ярость от того, как нелепо и грубо ведет себя с ней Вольф Бодин.
Вольф пошел в бордель «Шелковые шторки», сел за маленький столик в самом темном углу и заказал виски. Потом еще. Вышедшая из-за стойки Молли направилась было к лестнице, но заметила Вольфа и сразу повернула в его сторону. Полосатое черно-фиолетовое платье с глубоким декольте позволяло любоваться размерами ее бюста. Величественная, как столетний кедр, Молли носила высокую прическу, закрепляя огненно-рыжие волосы гребнями из фальшивого хрусталя или рубина, предпочитала черные шелковые чулки и дешевые духи под названием «Горячий поцелуй». Вытянутое лицо даже под толстым слоем пудры казалось довольно милым.
– Не скучно одному? – с улыбкой поинтересовалась она.
Вольф покачал головой.
– Еще виски, – крикнул он Аил, которая тут же поспешила к стойке.
Молли колебалась. Она знала Вольфа с первого дня его приезда в Паудер-Крик и считала лучшим из всех, кто когда-либо появлялся в городе. Она пила с ним виски, спала с ним, отдала ему всю любовь, на какую была способна, и, наконец, стала его другом. Как Молли ни старалась, но завоевать любовь Вольфа ей не удалось. Она была достаточно умна и практична, чтобы довольствоваться обоюдной дружбой с единственным мужчиной в ее жизни, который обращался с ней как с настоящей леди, хотя всем было известно, что она проститутка.
Пять лет назад Молли стала владелицей «Шелковых шторок», навсегда расставшись со своим ремеслом, то есть не ложилась в постель с любым мужчиной, который ее пожелает, и спала только с теми, кого хотела сама. Но люди в Паудер-Крике считали, раз ты была проституткой, значит, проституткой и останешься. Молли это понимала. Один Вольф Бодин не такой, как все. Он никогда не вел себя с ней пренебрежительно, ни разу не ударил ее, даже голоса не повысил. Он настоящий джентльмен, и Молли уважала его как никого другого.
И если у Вольфа что-то не ладилось, от нее это невозможно было утаить.
– Что у тебя стряслось? – напрямик спросила она, беря стул, несмотря на враждебный взгляд, который Вольф кинул в ее сторону.
– Я не в настроении рассказывать, Молли.
– Вижу. Ты в настроении упиться. Я как раз подумала, что могла бы тебе помочь.
– Не сегодня.
– Уверен?
– Абсолютно.
– Хорошо, Вольф. – Поняв, что ей не удастся пробить брешь в его холодной отчужденности, она молча встала и удалилась. Молли по опыту знала, когда мужчин следует оставить в покое. У Вольфа сейчас именно такое настроение.