Маргинал

14 пустых водочных бутылок по 0,5 покойно лежали на полу трупами причудливых стеклянных зверьков, которых я семь дней кряду вылавливал по всей квартире, многажды сворачивал и прикручивал им жестяные головы и пил, пил, пил их прозрачно-проклятую и отвратно-горькую кровь; никак не мог насытиться ею, хотя она превращала меня в сумасшедшее чудище с мозгами набекрень, плещущимися в чёрной гнили безудержной злобы из гремучей смеси мнительности, мелочной мстительности, неуверенности, страха, трусости, крайнего недовольства собой и своей жизнью. И, конечно, одиночества и невостребованности.

И эта неистовая злоба фантастического размаха и абсурдности обрушивалась на знакомых мне женщин.

Автоматными очередями из десятков электронных фраз я хлестал в них феерически грязными и обидными ругательствами, первыми, что взбредут в мою захваченную алкогольным чудищем головешку. И ничем не обоснованными в реальной жизни. Я звонил им и ревел в трубку, словно обезумевший мамонт, не в силах произнести ни слова. Становился отъявленным социопатом, причём в отношении именно тех женщин, которые мне наиболее интересны.

В общем, страшнющая свинья, страшнющая. Страшенная образина. Гойевский Сатурн с перекошенной гримасой. Мужчины же меня никогда не интересовали даже как друзья. Скучнейший народ за редким исключением. С женщинами как-то повеселей. У них абстрактное мышление более развито. Более гибкое. И это при их-то практичности. Мне бы так. У меня вот развито, а толку?

Сердце моё во время пьяных припадков чернеет и усыхает. Вены его становятся сухими, грубыми, царапающимися стеблями. А ведь трезвый я, в сущности, интересный, остроумный собеседник. Словно то чудище по исчезновению водки из организма, как игрушка из арсенала ребёнка, складывается в прочный железный ящик, затем вдавливается в него крышкой, стягиваемой цепями, всё это скрепляется нерушимыми замками, и в завершение ящик выбрасывается в самые глубины ада, который наравне с раем, как известно, находится в каждом из нас, и, как известно, сколь часто мы теряем рай, столь же часто ад уверенным шагом идёт рядом с нами, держит нас за руку и ласково заглядывает нам в глаза. Всё очень просто. Свет и тьма. Тьма и свет. Впрочем, сбрендившему в своей бесцельной ярости монстру удаётся иногда приподнять крышку на совсем крохотную щёлку и вновь попытаться овладеть мною, пускай и на короткий период, одним только кошмарным своим гипнотизирующим жёлто-желчным взглядом со змеиным зрачком. Такой вот личный ящик Пандоры, ключом к которому служит водка. Каждый глоток её проворачивает со скрипом тот ключ в одном из неуязвимых замков. И дремлющее чудище начинает беспокойно ворочаться…

Бог ты мой, Господи, и все твои святые угодники, охраните меня, Люцифер, дьявол меня дери со всеми твоими приспешниками, я выпил за семь дней семь литров водки… Никогда такого не было и вдруг опять. И ни разу не вырвало, и голова не болит. А это, между прочим, серьёзная причина для беспокойства, но многие кретины бы гордились этим обстоятельством, мол, какой у меня выдающийся и крепкий организм. Наоборот! Защита организма исчерпала себя. Её больше нет… Стены разрушены, мосты опущены, замок оголён, защитники окончательно вымотались, опустили руки и разжали ладони, с лязгом уронив оружие наземь. Захватчики в виде гигантских прозрачных пиявок толпой беспрепятственно лезут внутрь, брызжут коричневым ядом и, разбрызгивая его повсюду, весело хохочут и издеваются над защитниками, всячески унижая их. От этого яда всё окисляется, пузырится, морщится, лиловеет, сереет, чернеет, расползается на трещины и покрывается какой-то сухой горбатой коркой синюшно-зеленоватых тонов гнили в пушистых наростах отвратительной плесени. Всё застывает и лишается жизни.

А ведь я уже лишился расположения одного очень близкого мне человека, родственной души, с которым тесно общался на протяжении десяти лет. Лишился из-за этого чудища, из-за своих запоев. Конечно, после этих запоев я словно расцветаю, рождаюсь заново, после ада возношусь в рай, снова чувствую вкус к жизни, – и вкус первобытный! – сердце моё наливается соком и издаёт благородный стук, кровь быстра и горяча. Я с ходу выдумываю изобретательные фразы, мысль играет и творит. Глаза искрят, из ноздрей – пламя, из ушей – дым. Я вновь могу писать. Живу сам и дарю жизнь словам.

Слова – главное для меня. Когда я не пил три месяца, я не прочитал за эти три месяца ни строчки, не написал ни строчки, я перестал чувствовать живость слова, я утратил интерес к нему. Вечером бездумно смотрел фильмы, чисто для сна, бездумно слушал музыку. Голова моя обернулась сосудом, наполненным вакуумом. Я был жив, я был мёртв. Идеальный болванчик.

Все так и норовят заставить нас что-то сделать, приучить нас, приручить, изменить, не спрашивая, а хотим ли мы

этого сами? Или из собственной выгоды, или из лучших побуждений, тут без разницы. А, к чему переливать из пустого в порожнее! Всё это старо как мир. Люби тех, кто любит тебя, будь равнодушен к тем, кто равнодушен к тебе. Казалось бы, всё просто. Хорошо, ну а как определить, где настоящая любовь, а где настоящее равнодушие? Бог ты мой, в ответах на эти вопросы кроется вся трагедия отношений, хотя бы потому, что никаких конкретных ответов нет и быть не может, иначе к каждому человеку прилагалась бы инструкция по использованию, которую он тут же бы уничтожал после тщательнейшего изучения.

Или всё должно происходить спонтанно? Но зачастую сами же влюблённые, когда пройдёт горячая пора безудержной страсти, но всё ещё души не чая, в первых же рядах приступят к перекрашиванию любовника на свой лад, улучшая его. И бывает, тот подчиняется… Некоторым удаётся побороть свой эгоизм и пожертвовать частицей себя ради другого. Некоторые такие слюнтяи. Дурачки, вас же за это разлюбят и станут относиться как к домашнему зверьку. Впрочем, кому-то милее прирученные. Да и то верно. Жить рядом с диким зверем человеку едва ли выносимо. Поцеловала бы девушка возлюбленного, зная, что он превратится в дикого зверя? Удивительно двуликая метафора. Так пускай же отныне дикие звери живут с дикими зверьми! Но дикость тогда ещё долго не исчезнет, а зверство будет процветать. Остаётся диким зверям эволюционировать в людей. А это ужасно несправедливо и невыносимо трудно. Порою невозможно и ненужно. Дикому зверю и человеку разумному есть что сказать друг другу, есть о чём напомнить. Они как две стороны одной медали. Чёрт возьми, они нужны друг другу. Они просто обязаны выживать и контактировать.

Кстати, к концу запоя меня уволили. Вернее, на следующий день. Но мне нужен был этот день катастрофически. Я физически не мог встать, тело дрожало, мышцы сводило судорогой. Но что заведующей было нужно? Моё тело, которое дрожало, мои мышцы, которые сводило судорогой, и моя работоспособность, которой у меня совсем не было в связи с тем, что первое дрожало, а второе сводило. Моя личность, внутренняя свобода, мой внутренний мир ей не нужны. Они ей вообще ни к чему. Это всё вообще мало кому нужно, даже их обладателям. А мне вот нужны. Мне моя личность дорога как память, а свобода необходима как воздух. Без неё я начинаю задыхаться, озлобляюсь, впадаю в угрюмость, тупею и спиваюсь.

Так если моя личность никому не нужна, кроме меня самого, какого чёрта тогда я не имею права выбирать себя, свою свободу? Хотя бы иногда вытаскивать себя за волосы из болота. Пускай и ненадолго. Пусть даже сперва углубившись в болото с головой, едва не задохнувшись в премерзкой жиже. Или просто вытянуть шею и осмотреться – уже хорошо. После попросить закурить… Но чем сложнее задача, тем она интересней. Уйти в запой может всякий алкаш, а вот выйти в нужный момент, балансируя на самой грани, – это надо уметь. Такие запои – искусство смерти, после которой воскресаешь, обновлённый и просветлённый. Снова чувствуешь, снова мыслишь. Смотришь на мир едва ли не глазами ребёнка, впервые омытого в бане.

Ну что поделать, если я хочу жить как мне нравится, делать, что мне хочется, что мне интересно. Я быстро охладевал к любой работе, за которую мне платили. Но поначалу всегда стараюсь внушить себе, что это и есть моё призвание, и с рвением приступаю к своим обязанностям. Да та же заведующая постоянно ворчала на меня за мою медлительность, потому что, спустя полгода, я уже, как раненый зверь, угодивший в капкан, хотел выть от безысходности. Да я не жалею об увольнении. Не на своём я месте был, особой пользы не приносил. Кого другого возьмут, так всяко лучше меня справляться будет. Тратишь энергию на совершенно никчёмные обязанности, а на действительно важные вещи собираешь поскрёбыши вдохновения со всего организма, которых часто не хватает. Начинаешь лениться, рассеиваться и опять же уходишь в запой. А за работу, мне нравящуюся, к сожалению, мне не платят. Хотя здесь-то стараюсь так, что к вечеру мозги из ушей расплавленным базальтом текут. Стараюсь не хуже заведующей в её магазине. Она-то как раз на своём месте и зарплату получает. Вкалывает как проклятая. От такой неопределённости порою приходишь в некое оцепенение. И без того зыбкий смысл жизни уходит из-под ног как… как… как на разлитом растительном масле, поскальзываешься на этом чёртовом смысле жизни и ухаешь головой в очередной запой, извлекаешь из адовых глубин свой персональный ящик Пандоры и ворочаешь ключом в нерушимых замках.