Мари
Шрифт:
Ганс вздохнул, отложил куклу и поплёлся к двери, на ходу надевая куртку. Ханна догнала его уже на улице, повязала на шею тёплый шарф.
– Я скоро, - улыбнулся Ганс и погладил тоненькие тёмные косички Ханны.
В омуте неба стыли равнодушные звёзды. Часто Гансу снился один и тот же сон: будто вглядывается он в темноту и понимает, что вовсе это не звёзды, а гигантские сомы смотрят на него холодными хищными глазами. И впору бы хоть одного из этих сомов бить по голове багром и тащить домой к ужину... да нечем его ударить. А потом Ганс
Показалось, что где-то невдалеке кто-то вскрикнул. Ганс замер, прислушиваясь. Нет, показалось. Поёжился, прибавил шагу. Вспомнил, что по ночам по улицам могут ходить привидения, и побежал. В трактир влетел, запыхавшись.
Якоб и Петер, подсев к заезжему купцу, вовсю угощались кислым вином и наперебой рассказывали гостю городские байки. Во хмелю Якоб добрел, становился отличным рассказчиком, трезвым же уходил во власть "ртутного безумия", становился злым и замкнутым. Хозяин зеркальной мануфактуры не выгонял зеркальщика с помутневшим рассудком лишь потому, что лучшего мастера в заводе не было. Якобу за золотые руки прощалось многое. Дома тоже терпели его вспышки гнева, во время которых он бросался на домочадцев с кулаками и бранью, кричал, что видит призраков и обвинял во всех горестях злосчастную Мари. Выпивка ненадолго освобождала его разум, он просил прощения у Ганса, пытался помогать по дому Ханне и Гертруде. Его прощали.
– А вот и женишок нашей Мари!
– радостно заорал Петер, завидев Ганса.
– Присаживайся, парень, добрый господин угощает!
Услышав приставшее репьём "женишок", Ганс разозлился. Уже сколько лет он пытался избавиться от этого клейма, скольким сверстникам разбил носы в отчаянных драках... Но оно жило, как проклятье, в которое свято верил и Ганс, и Якоб. "Эта тварь только и ждёт, чтобы забрать тебя!" - всплывало в памяти мальчишки раз за разом.
Кулаки чесались ударить сапожника в красное пьяное лицо. Но Петер взрослый, а Ганс пока нет. Нельзя. Да и отец смотрит.
– Не с тобой ли моя невеста так лихо отплясывала два года назад, Петер? Не нужна она мне после этого, забирай её себе!
– зло и насмешливо проговорил Ганс.
Грянул пьяный хохот. Не смеялся только сапожник, неожиданно растерявший весь обычный задор. Он помрачнел и молча опрокинул в себя очередную кружку апфельвайна.
– Идём домой, отец, - обратился Ганс к Якобу.
– Засиделся ты тут.
Повернулся и вышел из трактира. Вскоре отец, пошатываясь, догнал его.
– Не простил он её, сынок. И не надо так с ним больше. Петер и зло затаить может...
– Ему же и хуже!
– расхрабрился мальчишка.
– От зла ноги пухнут и чернеют. Ежели дурак - пусть зло в себе таскает. Пошли быстрее, холодно. И дома каша ждёт.
А на следующий день, когда Ганс и Якоб возвращались домой с охапками хвороста, мимо пронеслась ватага довольных мальчишек:
– Эй, Ганс, Ганс, твоя невеста в старый колодец упала!
– радостно сообщил чумазый
– Пошли, покидаем в неё камешками?
Первая мысль была о Ханне. Ганс похолодел, уронил вязанку хвороста на грязную мостовую. Но когда Якоб захохотал с мрачным торжеством, понял, что речь не о Ханне. С трудом мальчишка донёс хворост до дома, и тут же улизнул обратно на улицу, подгоняемый любопытством.
Всё! Если Мари умерла, то и проклятью конец! А если нет? А если она живая, и над Гансом просто подшутили?..
Возле старого колодца собралась толпа. Кто-то смеялся, местные сплетницы оживлённо болтали между собой. Некоторые, разогнав облепивших колодезный сруб мальчишек, молча заглядывали и уходили. Протолкался сквозь зевак и Ганс. Лёг животом на холодные брёвна и заглянул вниз.
Пахло сыростью, тянуло холодом. Далеко внизу, в узком тёмном колодце что-то едва слышно плескалось.
– Я ж говорю - ведьмы сами не тонут! Отравит теперь всю воду! Пропустите с камнем, я кину!
– азартно гомонили мальчишки.
– Туда бы ведро-другое горячей смолы. Потопим ведьму!
И вдруг сквозь радостные вопли и возбуждённое аханье кумушек до Ганса донеслось тихое, хриплое:
– Люди... помогите...
Он отшатнулся - будто его самого ошпарили обещанной смолой. Перед глазами мелькали лица зевак - злорадствующих, удивлённых, реже - равнодушных.
– Верёвку бы...
– вырвалось непроизвольно.
Его со смехом похлопали по плечу:
– Наш Ганс от радости спятил! Иди в трактир, напейся первый раз в жизни - сгинула твоя проклятая невеста!
– Она же живая!..
Его слова потонули в ликовании толпы. Ганс побрёл домой, шатаясь, как пьяный.
Вспомнилось, какая холодная в старом колодце вода. Говорят, в ней замерзают даже лягушки летом. Лягушки... Неужели Мари - хуже лягушки?
Дома мальчишка принялся шарить по углам.
– Что ты ищешь?
– отвлеклась от помешивания варева в котелке Ханна.
– Верёвку. Мари упала в старый колодец.
Ханна ахнула, стукнулась от пол выпавшая из её руки деревянная ложка. И тут же громыхнул массивный табурет - это поднялся с места Якоб. Навис над сыном, сгрёб его за грудки, припечатал спиной к стене.
– Если ты посмеешь помочь этой твари, я насажу тебя на вертел, как поросёнка, - грянул голос зеркальщика.
Отброшенный в угол Ганс упал, увлекая за собой полку с глиняной посудой. Ханна подбежала, принялась резво собирать черепки и уцелевшие миски и кружки. Тайком она утёрла мальчишке выступившие на глазах злые слёзы.
– Тише, тише... Мы что-нибудь придумаем. Только не перечь отцу, умоляю.
Тянулось время. Ганс ходил сам не свой. Отчаянное, умоляющее "Помогите..." преследовало его повсюду. Даже в кружке с горячим травяным чаем мерещился чёрный провал колодца. И где-то там - маленькая девочка в ледяной воде под градом камней и насмешек.