Маринкина любовь

Воронцова Наталья

— Что? Ты не шутишь? — У Таши коленки подкосились, а следом она вдруг почувствовала прилив нежданной агрессии. — Но я тут при чем?

— Ты единственная, кому я могу сказать об этом. Я сам только что узнал. Мне позвонила его жена…

— Боже мой. Я, кажется, схожу с ума…

Она растерянно опустилась на диван в гостиной. Только этого еще не хватало. Мысли понеслись стремительным потоком. Леон продолжал отчаянно рыдать. Он был маленьким и жалким.

— И что теперь? — тихо спросила Таша.

— Он умрет. Вопрос только во времени. Может, месяц, может, три…

— Господи. —

С Таши мгновенно слетели остатки сна. Вдруг ее точно тряхнуло изнутри. — Подожди! А как же ты?

— Не знаю.

— Ты проверялся?

— Нет пока. Я же говорю, я только что узнал… Наташка, я не переживу этого!

Таша подошла к скрюченному в кресле Леону и погладила его по голове:

— Тихо, тихо. Мы что-нибудь придумаем. В анализах бывают ошибки…

— Нет ошибок! Он давно знал, просто не говорил мне… Я его так люблю!

— Ну не плачь, ну пожалуйста! Хочешь, я сделаю тебе чай?

Или выпьем коньяку?

— Не могу…

— Нет, давай! Ты полежи, я принесу.

На кухне Таша быстро заварила чай с мятой. Голова гудела. Все только что услышанное казалось неправдой. Наступит утро, а там все выяснится. Не бывает же неразрешимых ситуаций! О себе в этот момент она почему-то не думала. Придя в комнату с чайником, она заметила, что Леон уснул, свернувшись калачиком в кресле. Он вздрагивал и тяжело вздыхал во сне. Таша выключила свет, прикрыла дверь и на цыпочках вышла из комнаты. В отличие от Леона, она не спала, до утра ворочалась, не в силах сомкнуть глаз.

В семь часов она разбудила Леона, который все так же, свернувшись, лежал на диване, как будто за всю ночь даже не пошевелился.

— Я что, уснул? Сколько времени? — испуганно спросил он.

— Я сделала тебе кофе. Выпей, и мы решим, что делать дальше.

Голова у нее работала четко и ясно. Пока Леон мелкими, быстрыми глотками пил обжигающий кофе, Таша смотрела на него. Таким она не видела его никогда: у него на лице было самое настоящее страдание.

— Ты съездишь со мной в больницу? Я боюсь, что…

— Когда?

— Прямо сейчас…

— Съезжу.

Таша позвонила на работу и сказала, что очень больна. К черту съемки! У нее грипп, температура, плохое самочувствие. Какой грипп в середине лета? Наверно, простыла под кондиционером или поймала вирус, когда делала сюжет в детской больнице. Сегодня она не выйдет. Когда? Быть может, завтра или послезавтра. Пусть ее заменят, она не боится замен. Разве можно вообще хоть что-то загадывать в жизни? Несколько раз она вспомнила Маринку, пока неслась с Леоном по утренним московским улицам — та давно уже ничего не загадывала…

Чем ближе они подъезжали к больнице на Соколиной Горе, тем бледнее становился Леон — как будто из него самого по капле уходила жизнь. Он сидел, вцепившись в сиденье.

— Я не смогу его увидеть, не смогу… Я не смогу его потерять, — бормотал он.

Они притормозили у мрачного, серого здания. Таша помогла Леону выйти из машины. Его трясло. На входе старый, прокуренный охранник категорически отказался их пропускать.

— Не положено, — твердил он и тыкал пальцем в какую-то бумажку на стене. Леон находился в предобморочном

состоянии и тихо всхлипывал.

— ! — Таша порылась в карманах и достала сотенную.

— Проходите, только быстро!

Таша за руку потащила измученного Леона по лестнице. Она думала, что подождет его внизу, но оставлять его в таком состоянии одного было совершенно невозможно. Грязные, серые коридоры, мрачные медсестры, тусклые лампы. Таше и самой было не по себе, что же говорить о Леоне…

— Здесь! — вдруг сказал Леон, увидев номер палаты.

— Мне тебя подождать?

Он слабо кивнул и снова заплакал.

— Я боюсь…

— Иди. Только не надо плакать. Ему от этого будет хуже… Соберись немедленно!

Таша легко подтолкнула Леона к двери и прижалась спиной к холодной стене. Мимо на каталке провезли человека, с головой укрытого белой простыней. К горлу подкатила тошнота. Ей показалось, что она уже находится в морге. Дверь в палату осталась приоткрытой. Минут через пять Таша заглянула в неширокую щель и сразу уперлась глазами в кровать. Рядом на стуле, склонившись к больному, сидел Леон. Он обнимал лежащего в постели человека обеими руками и что-то тихо говорил. Таша отпрянула, как будто увидела нечто запретное. Вдруг по самому ее сердцу резанула пронзительная боль…

Леон вышел примерно через полчаса. У него было совершенно бледное, мертвенное лицо. Закрыв за собой дверь, он фактически рухнул в Ташины руки. Кое-как она доволокла его вниз, посадила в машину. Везла, тихо ругая пробки, не на шутку опасаясь: довезет ли? Леон молчал и не открывал глаз. Дома она положила его в кровать, укрыла двумя одеялами — Леона бил озноб.

— Расскажи мне…

— Он умирает… Мой Мишель умирает…

— Ты его очень любишь?

— Да, да! Я только сейчас понял, что именно он значит для меня! Он — моя жизнь…

— Леон! Почему ты никогда не рассказывал про него?

— Потому что боялся, что ты не поймешь… Многие не понимали.

— Леон, я тебя люблю. Расскажи мне про него, про себя. Мне это важно…

— Правда? Я не думал…

— Почему ты приехал ко мне?

— Потому что не к кому было больше. Потому что тебя я тоже люблю…

— Не надо, Леон!

— Я не вру. Ты стала моей первой женщиной… Я не думал, что такое вообще возможно. Мы с Мишей вместе уже семь лет. Он помогал мне во всем, баловал меня, любил. Я вел себя как капризный мальчишка. Изменял ему, обманывал. Мне казалось, что он скучный и старый. Хотя ему всего сорок пять… Я его дразнил, при нем звонил приятелям. Он отчаянно ревновал, а потом все прощал. Стоило мне улыбнуться — и все снова было по-прежнему… Ты знаешь, мне казалось, что он будет всегда. Я знал, что в этом море чужих людей, которое меня окружает, есть незыблемый остров — это он. А потом появилась ты. Для меня самого это было шоком, понимаешь? Раньше я не выносил женщин! Но в тебе было что-то особенное, не как в остальных, понимаешь? Я как будто узнал тебя… Наши встречи с тобой становились моей пыткой: я не мог никому признаться, что ты у меня есть. И расстаться с тобой я тоже не мог. Такого у меня никогда не было. Не знаю почему…