Марьинские клещи (сборник)
Шрифт:
Все посмотрели на неё и засмеялись, а Алексей растерялся, не зная что делать. Он, по правилам игры, должен был объясниться в любви к «Розе», а тут девчушка явилась. Но он всё же повернулся к ней, сделал несколько шагов.
— Ишь, прыткая какая! От горшка два вершка, — Алёшка по-доброму улыбнулся, — а уже и целая «Роза»! Кто это тебя сюда привёл?
Теперь уже Кланя не знала, чего ответить, и, повернувшись к брату, умоляюще посмотрела на него.
— Нечего тебе, Леша, задавать вопросы, — сдерживая смех,
А что сделаешь?
Правила игры — закон для молодёжи.
Алексей подал руку Клаве, она протянула ему свою ладошку, и, ощутив тёплую его силу, радостно и покорно пошла за ним. Окунев довёл её до калитки, а после вернулся на пятачок, где молодежь играла уже в другую игру, она называлась «Ручейки».
Погружаясь в воспоминания, она и не заметила, как быстро прошла дорогу, и оказалась у самого Троицкого. Всё село стояло, опушённое инеем. Храм назывался в честь Иоанна Богослова, и находился на центральной улице. К его железным воротам спешили старушки.
Клава догнала их.
— Здравствуйте, бабушки! — по деревенской привычке она здоровалась всегда с незнакомыми людьми.
— И тебе, милая, дай Бог всякого добра! — ответила одна из них. — Чай, не Софии ли дочка будешь?
— Софии буду, — подтвердила Клава.
— Какая выросла красавица, да статная, да прихожая, — продолжала бабуля. — Я-то тебя помню ещё махонькой. Пусть пошлёт тебе Господь жениха хорошего.
Клава зарделась, и почему-то подумала про Алексея.
— Спасибо, бабуля, за добрые слова, — обронила Клава.
И на душе у неё стало легко, радостно.
За воротами было высокое крыльцо, она поднялась по нему, открыла старинную деревянную дверь и очутилась в полумраке. Справа на стене висела большая икона Иоанна Богослова. Клава подошла к изображению евангелиста, отвесила земной поклон. В разных местах горели свечи, в храме было тепло, уютно, спокойно.
Отец Николай, седой старец, ещё бодрый духом, подвижный, приступил к службе.
— Благослови, Владыко! — звучно начал священник.
— Господи, помилуй! — раздались на клиросе голоса певчих.
— Благословен Бог наш, — продолжал отец Николай, — всегда, ныне и присно, и во веки веков!
— Придите, поклонимся и припадём к Богу и Цареве нашему, — пели женщины.
Клава неподвижно застыла, внимая словам молитв и песнопений, ощущая их благотворность.
Закваска бабушки Варвары не пропала даром — в сердце внучки жила любовь к Богу, надежда на Его помощь и защиту. И теперь ей казалось, что Бог никогда не оставит её без милости.
Люди всё ещё подходили, большей частью — женщины, чьи мужья или сыновья были на войне. На их лицах лежал отпечаток грусти, печали. Кто молился уже за упокой убитых на фронте, кто просил Господа сохранить близких от смерти и ранений. Клава тоже, когда обращала свой ум к Богу, молилась за Ивана, Павла и Дмитрия.
Душа её незримо наполнялась покоем и радостью, утренняя печаль растаяла без следа.
Служба уже подходила к завершению. Клава, когда был краткий перерыв перед причастием Святых Христовых Таинств, приблизилась к иконе Спасителя. Из юного её сердца полилась тёплая мольба:
— Господи, — просила сердцем, — пошли мне суженого, любимого, дорогого на всю жизнь; Господи помилуй!
Отец Николай, когда Клава подошла к кресту по окончании Литургии, узнал её, показал рукой в сторону.
— Подожди, моя милая, здесь, — ласково попросил он.
У отца Николая было чуть скуластое лицо, окаймлённое густыми усами и небольшой бородой, черноватой у подбородка, а к низу — седой; голубоватые большие выразительные глаза, высокий лоб, на котором слева уже обозначились глубокие морщины. Несмотря на вроде бы суровый вид, отец Николай излучал доброту, будто из него исходило свечение. И всякий, кто хотя бы взглянул на церковного служителя или перемолвился словом, сразу чувствовал какую-то радость, чувствовал, как поднималось настроение.
Отца Николая знали в окрестных деревнях, уважали за то, что стоял в Вере непоколебимо.
Как-то, перед самой войной, священник зашёл в лавку купить что-нибудь по хозяйству. Встал в очередь за хлебом. Открылась дверь, прямо к нему подбежал незнакомый мужик.
— Просили передать, — выпалил он, — вас приглашают в милицию. В сельсовет просят идти.
Просят — так просят!
Отец Николай, выйдя из очереди, пошёл в сельсовет. Зашёл, смотрит, сидит начальник в форме, ждёт. На столе перед ним лежит пистолет.
— Знаешь, кто я такой? — грозно спросил он священника.
— Уберите вашу пушку, — вместо ответа попросил священник и показал глазами на пистолет.
— Ну, кто я? — наседал гость.
— Знаю, — бросил служитель, — из НКВД, наверное, по мою душу приехали.
— Правильно! — подтвердил начальник. — Для тебя пуля давно отлита!
— Не достанете меня, — спокойно возразил отец Николай. — Надо мной власть Христа, у вас не получится.
Начальник побагровел, взял со стола пистолет и положил в кобуру.
Священник отказался добровольно закрыть храм, хотя для того и приехал незваный гость. Через какое-то время вышло послабление церковным служителям, отца Николая оставили в покое.
— Как здоровье матушки твоей, Софии Алексеевны? — обратился священник к Клаве, когда последняя старушка приложилась к большому серебряному кресту.
— Спасибо, батюшка, слава Богу, всё у неё ладно, — сказала Клава.
— Ну, и добро!
Отец Николай передал своё благословение старшей Осокиной, благословил и Клаву, подал ей большую просфору.