Марий и Сулла. Книга третья
Шрифт:
Центурион вызвал отряд лучников.
Зажужжали стрелы, и самниты поняли, что всё для них кончено. Но ни один не молил о пощаде.
— Проклятье предателю! — кричали они. — Проклятье палачу! — И падали под стрелами метких лучников.
Тысячи трупов, как деревья после бурелома, устилали арену, а легионарии и служители цирка добивали раненых, подававших признаки жизни.
Сулла вышел из храма Беллоны, окруженный сподвижниками. Он приказал разогнать толпы народа, которые теснились у входа, привлеченные воплями, и вошел в цирк.
Сопровождавшие его вздрогнули при виде крови, срубленных голов, исковерканных туловищ, развороченных внутренностей и бросились было обратно, но Сулла крикнул:
— Куда?
Остановились, взглянули на него. Лицо императора было равнодушно, а голос спокоен, когда он говорил с холодной жестокостью:
— Слава богам! Наконец-то я избавился от шайки разбойников, которая, посеяв смуту в республике, устремилась на Рим, чтобы разграбить его.
И, обернувшись к служителям, приказал:
— Тела бросить в Тибр, кровь засыпать песком!
X
В Риме начались убийства.
Первым делом Сулла стал мстить приверженцам Мария. По доносам, без судебного следствия, граждан убивали на улицах, в храмах, в домах; умерщвляли мужчин, женщин, детей. Принадлежность к популярам, сочувствие им, слово, сказанное против Суллы, сожаление о временах Мария и Цинны — всё это каралось смертью.
А император, окруженный сподвижниками, равнодушно смотрел на убийства, совершаемые любимым вольноотпущенником Хризогоном, на зверства Катилины, и кровь истязуемых квиритов не вызывала в нем жалости.
Катилина был молодой промотавшийся патриций. Он примкнул к Сулле тотчас же после вступления императора в Рим: приветствуя его на улице громким криком:«Vivat liberator patriae!» [3] — он заслужил любезную улыбку Суллы и приглашение вечером на пиршество, где выказал себя преданным его слугою. Сильный, как атлет, он задушил тут же, на глазах императора, одного всадника, осмелившегося прекословить новому владыке Рима, и ударом кулака уложил на месте сенатора, отозвавшегося с похвалой о Марии. Сулла приблизил его к себе и поручил ему вылавливать марианцев.
Иногда император сам руководил налетами на их дома, сам рубил головы сенаторам, видным патрициям и всадникам. Багровый от гнева, с искривленным ртом, он кричал, работая мечом:
— Так наказывают боги моей рукой врагов отечества!
Однажды ветераны, рассыпавшись по улице, выволокли из одного дома женщину. Они глумились над ней, собираясь изнасиловать, а потом задушить, и крики их долетели до Суллы:
— Смотрите — это жена старого Мария! А, испугалась, подлая? Скоро мы твоего сынка повесим на городской стене!
Это был намек на Мария Младшего, запершегося в Пренесте.
«Жена Мария? Юлия?» — задумался Сулла и, растолкав разнузданных воинов, подошел к побелевшей от испуга Юлии и поклонился.
Ветераны разбежались. Почтение императора к вдове Мария удивило и испугало их.
Подбежал Хризогон и робко сказал:
— Прости, император, мы не знали…
— Иди, иди. Повели прекратить на сегодняшний день все преследования, — ответил Сулла.
Лицо его было не такое свирепое, как в эти дни, а мягкое, улыбающееся: глаза светились радостью.
Юлия стояла перед ним, опустив глаза. С тех пор, как они виделись, лицо ее поблекло, в волосах появилась седина, но когда она подняла «горячие глаза прежней Юлии» (так подумал он), сердце его сжалось. А она молчала, не зная, как держать себя в его присутствии, и испытывала к нему какое-то смешанное чувство благодарности и презрения. Он опять защитил ее, но он палач: мстит, убивает, и разве можно уважать такого мужа?..
— Юлия, — упрекнул он ее, — почему ты не обратилась ко мне сразу, когда я взял Рим? Тебя бы не оскорбляли эти презренные твари…
— Люций, — поникла она головою, — благодарю тебя за спасение, но… зачем эти убийства? Зачем месть?
— Что?.. Молчи, молчи!.. Твой муж, эта грязная гадина, первый начал резню… Он казнил моих друзей и сторонников, и неужели я смирюсь? Проклятье ему и Цинне! Слава Риму, что он уничтожил Сатурнина и его приверженцев, Цинну и его злодеев, а Мария довел до дикой зависти, которая вызвала у него пьянство. И еще большая слава воссияет над Римом, когда голова молодого Мария будет выставлена на ростре на посмешище толпы!
— О, умоляю тебя…
— Молчи! Я пощадил тебя во имя нашей прежней любви, и если хочешь жить спокойно — не мешай мне…
— Разве я мешаю?
— …не мешай своими речами. Иначе я не пощажу и тебя!..
Она опустила голову, но тут же подняла ее.
— Люций, я не боюсь тебя… Верно, Марий казнил, но он это делал во имя идеи, а ты… во имя чего убиваешь ты граждан, во имя чего издеваешься над народом?
Он улыбнулся, и эта улыбка показалась Юлии такой ласковой, что она схватила его руку:
— О Люций!..
— Не прикасайся ко мне после кровавых дел твоего мужа! Уйди! Я прикажу тебя не трогать! Я не хочу тебя видеть, пока все приверженцы Мария и все, сочувствующие ему, не будут уничтожены! Идеи Гракхов и Саурнина должны быть похоронены навеки!
Юлия молчала, потом заглянула ему в глаза:
— Разве идею можно истребить, Люций?
Сулла не ожидал такого ответа. Он задумчиво смотрел, как рабы убирали трупы, и равнодушное лицо его принимало холодное выражение.