Марий и Сулла. Книга третья
Шрифт:
— Выставить на ростре! — и отправился домой.
У дверей дожидался гонец с известием о самоубийстве Мария и сдаче Пренеста.
«Приезжай, император, или распорядись, как поступить с непокорным городом, — писал Офелла, — разрушать его жаль, а щадить жителей я не имею права без твоего соизволения…»
Не дочитав эпистолы, Сулла решил ехать в Пренест, расположенный в двухстах стадиях от Рима.
Город храмов лежал, прижавшись к горному хребту, как мифологический зверь, выгнувший спину, чтобы прыгнуть, и на горе, похожей на горб, находился Акрополь. Киклопические
Остановив коня и полюбовавшись несколько мгновений великолепным видом. Сулла воскликнул:
— О мятежный город, гнездо бунтовщиков! Достоин ли ты существовать под небом Италии?
Он ударил коня бичом и помчался к римскому лагерю, палатки которого виднелись в отдалении.
— Подъезжая, он услышал крики: «Vivat imperator!», увидел выстроенные легионы и Офеллу, который в сопровождении нескольких военачальников выехал ему навстречу. Приветственные возгласы не умолкали, и Сулла принужден был обратиться к воинам с краткой речью; он благодарил их за доблесть, радовался вместе с ними победе и, пообещав всем награду, направился к воротам.
«Город пощажу, а население… как боги подскажут…» Сперва он начал было судить виновных и наказывать (тут же убивали), но, потеряв терпение (жителей было двенадцать тысяч), приказал всех перебить.
Крики убиваемых смешивались с песнями военачальников, которые угощали Суллу в шатре Офеллы и пели в честь его хвалебные песни.
— Я пощадил единственного человека — хозяина дома, в котором остановился, — говорил Сулла, поглядывая на собеседников, — остальные заслужили смерть…
— Увы, господин, он сказал… — замялся Офелла.
— Говори.
— Не смею, император! Это дерзкие речи…
— Говори, — повторил Сулла.
Офелла колебался и, опустив глаза, выговорил дрожащим голосом:
— Он сказал так: «Разделю участь граждан, которых губит палач».
— И он? — спокойно спросил Сулла.
— Он бросился, император, в толпу осужденных и погиб с ними.
Сулла засмеялся.
— И ты, конечно, одобряешь поступок негодяя?..
— Что ты, император? — испугался Офелла.
— Я заметил в глазах твоих злорадство… «Погиб», — подумали все, с любопытством поглядывая на дрожавшего Офеллу.
— Император, более верного слуги, чем я, ты никогда не найдешь.
— Гм… может быть… посмотрим…Он взглянул на Офеллу и улыбнулся:
— Я, наверно, ошибся. Благодарю тебя, Лукреций Офелла, за взятие города.
А в голове мелькнуло: «Он полуосужден… И если споткнется, я безжалостно убью его».
XIV
«Зло всех зол — в существовании демократии», — говорил Сулла и, разгромив популяров, приказал Помпею преследовать их вождей.
Вся Италия была наводнена верными ему ветеранами, мятежные города осаждены, а подозрительные заняты сильными отрядами.
«Умиротворю страну, сотру с лица земли мятежные племена (Самниум должен стать пустыней) — и романизация Италии обеспечена.
Его беспокоила мысль о бежавшем в Испанию Сертории. Сулла знал его и, высоко ценя, опасался, как бы не вспыхнула новая междоусобная война и не вызвала брожения на Востоке. Дальновидный, он рассуждал так: «Будь я на месте Сертория — я связался бы с Митридатом, потребовал бы у него помощи, поднял бы всю Имерию и Галлию, при условии, что понтнйский царь повторит поход на Грецию и Македонию, на государства Азии и свяжется с Тиграном, царем Армении. Объединившись с Митридатом и Тиграном, я двинулся бы на Тринакрию и проник бы в Италию со стороны Врундизия, Остии и Генуи: Митридат избрал бы путь Аннибала и одновременно, заняв кораблями Тирренское море, отрезал бы Италию от провинций, а Тигран высадился бы в Центумцелле и двинулся на Рим. Но Серторий — не Сулла и этого не сделает. На Рим он не пойдет, но может поднять Испанию и привлечь Митридата на свою сторону. Поэтому нужно уничтожить его, пока не поздно». И он приказал послать войска в Испанию.
Размышляя над внутренним состоянием республики, Сулла видел, что власть его казалась всем случайной, разбойничьей. Она не была популярна — часть населения пряталась, а часть молчала от ужаса; не было ни законов, ни выборов — всё отмерло. И он предложил сенату рассмотреть его прежние законы и постановления. Сенат поспешил объявить, что всё, сделанное Суллой во время его консульства, — вечно, и в благодарность за заботы о республике воздвиг ему на форуме золотую конную статую с надписью: «Корнелию Сулле, счастливому императору». Она была поставлена против ростр, и народ толпился, глядя на полководца, который, сидя на коне, взвившемся на дыбы, указывал обнаженным мечом на Капитолий.
Он называл себя Счастливым и Эпафродитом, и льстецы величали его этими именами, а он, равнодушный, презирающий чернь, старался унизить ее, осмеять и держать в железном кулаке.
«Я властелин жизни и смерти, — думал он, — владыка подлых римлян, потерявших величие и прежнюю доблесть. Пусть же они узаконят во мне своего господина».
Однажды он внезапно выехал из Рима в Тибур и послал оттуда приказание сенату выбрать интеррекса, а потом предложил избрать себя диктатором не на определенный срок, а до тех пор, пока в римской республике не утихнут волнения.
Выборы состоялись наспех — римляне, не имея законов, предложили Сулле диктатуру: они знали, что навязывают себе тиранию, но жизнь, не ограниченная законами, была подвержена произволу, и они соглашались получить законы, «какие император найдет подходящими для блага республики».
Став диктатором, Сулла разрешил провести выборы консулов и стал обдумывать законы. Он хотел повернуть жизнь к старым порядкам, передать главенство древним аристократическим родам, «достойным» управлять, и думал: «Нужно разредить аристократию, уничтожить бесполезных трутней, и ряды ее пополнить людьми, преданными мне… Права римского гражданства признать за всеми провинциалами, будь то даже варвары, чтобы легче провести романизацию Италии. Все должны быть римлянами — никаких племен, говорящих на своих языках!»