Мария Антуанетта
Шрифт:
Единственное оправдание всему этому – государственный церемониал Франции не располагал историческим прецедентом "бегства короля". Как вести себя при крестинах, при коронации, как вести себя в театре или на охоте, в каком платье, в какой обуви, с какими застежками появляться на больших и малых приёмах, у карточного стола, в чём выезжать к мессе или на охоту – для всего этого церемониал расписан до мельчайших подробностей. Но как королю и королеве бежать из дворца своих предков в чужом платье, на сей счёт нет никаких предписаний. Здесь следует импровизировать смело и свободно. И двор, совершенно оторванный от жизни, при этом первом соприкосновении с реальным миром показывает полное своё бессилие. В момент, когда король Франции, собираясь бежать, надел на себя ливрею своего слуги, он перестал быть господином своей судьбы.
***
Наконец после бесконечных задержек определяется день бегства – 19 июня. Далее медлить невозможно, ибо паутина тайны, связывающей между собой такое большое количество людей, в любой момент может порваться. В едва слышное шушуканье и перешёптывание внезапно, словно удар хлыста, врезается статья Марата, объявляющая о заговоре, цель которого – похищение короля: "Его
Поразительная сила провидения у этого удивительно дальнозоркого человека, смотрящего на мир сквозь призму болезненной подозрительности; но потеря одного–единственного дня станет роковой не для нации, а для королевской четы. Ещё раз в последний час Мария Антуанетта переносит дату побега, план которого разработан с точностью до часа. Напрасно до полного истощения сил трудился Ферзен, чтобы всё приготовить к 19 июня. Дни и ночи, на протяжении недель и месяцев только этому одному предприятию служит его страстная любовь. Еженощно выносит он под своим плащом из покоев королевы необходимые для бегства предметы туалета, секретной перепиской точно согласовано с генералом Буйе, в каких именно пунктах драгунам и гусарам следует ожидать карету короля. Ферзен лично на почтовой станции Венсен проверяет в упряжке заказанных им лошадей. Все доверенные лица в подробностях посвящены в план, сложный механизм проверен до последнего колёсика. И вот в последний момент королева отменяет приказ. Одна из её камеристок, находящаяся в связи с революционером, кажется ей очень подозрительной. Устроено так, чтобы на следующее утро, 20 июня, она была свободной от службы, вот и приходится переждать один день. Значит, опять 24 часа роковой задержки. Контрприказ генералу, приказ "Расседлать коней!" гусарам, – опять напряжение нервов до предела возбуждённого Ферзена, да и королевы тоже, которая уже едва в состоянии сдержать своё волнение.
Но вот наконец позади и этот последний день. Чтобы рассеять всякое подозрение, королева после обеда отправляется с детьми и Мадам Елизаветой в увеселительный парк Тиволи. По возвращении она с обычным исполненным величия спокойствием даёт указания на следующий день коменданту. Не заметно никакого возбуждения в поведении королевы, а тем более короля. Это человек без нервов, он физически не способен волноваться. В восемь вечера Мария Антуанетта возвращается в свои покои и отпускает женщин. Детей укладывают спать, и все взрослые с кажущейся беззаботностью собираются к ужину в большом салоне. И лишь на одно мог бы обратить внимание очень тонкий наблюдатель – на то, что время от времени королева встаёт и смотрит на часы, как если бы она чувствовала себя усталой. В действительности же никогда за всю свою жизнь она не была такой собранной и бодрой, так готовой померяться силами с судьбой, как в эту ночь.
БЕГСТВО В ВАРЕНН
Вечером 20 июня 1791 года даже самый настороженный наблюдатель не смог бы обнаружить в Тюильри ничего подозрительного: как всегда, солдаты Национальной гвардии стоят на своих постах, как всегда, камеристки и слуги разошлись после ужина, как всегда, в большом салоне сидят король, его брат, граф Прованский, и остальные члены семьи, мирно проводя время за игрой в триктрак или за спокойной беседой. Что же тут странного, если королева около десяти вечера среди разговора встаёт и на некоторое время удаляется? Ничего странного нет. Вероятно, она хочет дать какое–нибудь поручение или должна написать небольшое письмо. Никто из слуг не сопровождает её, и, когда она выходит в коридор, там никого нет. Мария Антуанетта некоторое время стоит, напряжённо затаив дыхание, прислушиваясь к тяжёлым шагам гвардейцев, затем спешит к комнате дочери и тихо стучит в дверь. Маленькая принцесса просыпается и испуганно зовёт замещающую гувернантку госпожу Брюние; та является, удивлённая неожиданным приказом королевы быстро одеть ребёнка, но исполняет его без возражений. Между тем королева будит дофина, распахнув камчатый балдахин и нежно прошептав ему: "Вставай, мы уезжаем. Мы поедем в крепость, где много солдат". Сонный маленький принц лепечет что–то, требует свою саблю и мундир, ведь должен же он быть в мундире, если едет к солдатам. "Скорее, скорее, мы спешим", – приказывает Мария Антуанетта первой гувернантке, мадам де Турзель, давно посвящённой в тайну, и та под предлогом, что они едут на костюмированный бал, одевает принца девочкой. Обоих детей тихо ведут по лестнице в комнату королевы. Там их ожидает весёлый сюрприз: когда королева открывает дверцу стенного шкафа, из него выходит гвардейский офицер господин Мальден (неутомимый Ферзен до поры спрятал его там). Все четверо поспешно направляются к неохраняемому выходу.
Двор почти не освещён. Длинным рядом стоят кареты, несколько кучеров и лакеев праздно бродят по двору или болтают с гвардейцами, отложившими в сторону свои тяжёлые ружья и не думающими – так хорош тёплый летний вечер! ни о своём долге, ни о возможных опасностях, подстерегающих их. Королева сама отворяет дверь и выглядывает наружу: ни на мгновение её не оставляет чувство осторожности. В тени, отбрасываемой каретой, стоит, притаившись, человек, одетый кучером. Едва обменявшись с королевой парой слов, он берёт дофина за руку; неутомимый Ферзен с самого утра на ногах, переделал тысячу самых разных дел. Заранее подготовил почтальонов – трёх лейб–гвардейцев, переодетых курьерами, расставил их всех по своим местам. Тайком вынес из дворца необходимые в пути предметы обихода, подготовил карету, успокаивая взволнованную до слёз королеву. Три, четыре, пять раз, сначала переодетый, а затем в своём обычном платье, он метался по всему Парижу, чтобы всё привести в заранее определённый порядок. Сейчас, выводя дофина Франции из королевского дворца, он рискует своей жизнью, и не нужны ему за это никакие вознаграждения, кроме благодарного взгляда любимой,
Четыре тени исчезают в темноте, королева тихо запирает дверь. Незаметно, лёгкими, беззаботными шагами возвращается она вновь в салон, как если бы получила всего лишь незначительное письмо, и продолжает беседу о чём–то совершенно несущественном, в то время как Ферзен благополучно проводит детей через большую площадь, усаживает в старомодный фиакр, где они тотчас же погружаются в сон; одновременно обеих горничных королевы в другой карете переправляют в Клэ. Одиннадцать вечера – критический час. Граф Прованский и его жена, сегодня также бегущие из Парижа,, покидают дворец в обычное время, королева и мадам Елизавета отправляются в свои покои. Чтобы исключить малейшее подозрение, королева даёт камеристке раздеть себя, приказывает наутро приготовить карету для выезда. Половина двенадцатого. Неизбежный визит Лафайета королю должен закончиться, она отдаёт приказ погасить светильники – это сигнал слугам идти спать. Но едва за камеристкой закрывается дверь, как королева вскакивает с постели, быстро надевает – на этот раз простенькое – платье из серого шёлка и чёрную шляпу с фиолетовой вуалью, скрывающей лицо. Теперь надо тихо спуститься по маленькой лесенке вниз, где её ждёт доверенное лицо, и пересечь темную площадь Карусель. Всё идёт отлично. Но – непредвиденное, неприятное происшествие: внезапно двор освещается, это проезжает карета, впереди неё – скороходы и факельщики, карета Лафайета, который убедился, что всё, как всегда, в отменном порядке. Королева поспешно прячется под аркой ворот, карета Лафайета едва не задевает её своими колёсами. Никто не заметил Марию Антуанетту. Ещё два–три шага, и она возле фиакра, в котором находятся самые любимые ею на свете существа Ферзен и её дети.
***
Труднее выбраться из дворца королю. Сначала он должен терпеливо выдержать ежевечерний визит Лафайета, затянувшийся на этот раз настолько, что даже толстокожему Людовику с трудом удаётся сохранить хладнокровие. Вновь и вновь встаёт он со своего кресла, подходит к окну как бы для того, чтобы посмотреть на небо. Наконец в половине двенадцатого докучливый гость откланивается. Людовик XVI направляется в свою опочивальню, и здесь начинается последняя отчаянная битва с этикетом, слишком уж заботливо оберегающим его. В соответствии с древними обычаями камердинер короля должен спать в той же комнате, что и король, причём к запястью слуги привязывается шнур. Достаточно одного движения руки монарха, чтобы тотчас же разбудить его. Если теперь король желает бежать из своих покоев, бедняга должен сначала скрыться от своего камердинера. Спокойно, как обычно, Людовик XVI даёт себя раздеть, ложится в постель и спускает с обеих сторон полог, как будто собирается отойти ко сну. В действительности же он только ждёт, чтобы слуга вышел раздеться в смежное помещение. В эти считанные минуты – сцена, достойная пера Бомарше, – король, крадучись, босой, в ночной рубашке, вылезает за полог и через другую дверь скрывается в комнате сына. Здесь для него уже приготовлена простая одежда, грубый парик и (новый позор!) шляпа лакея. Между тем в королевскую опочивальню очень осторожно, затаив дыхание, чтобы ненароком не разбудить возлюбленного монарха, покоящегося за пологом, возвращается верный слуга и, как он делал это ежедневно, подвязывает к запястью шнур. А тем временем вниз по лестнице в одной рубашке крадется Людовик XVI, потомок и наследник Людовика Святого, король Франции и Наварры, с серым сюртуком, париком и шляпой лакея в руках. Внизу, в стенном шкафу, ожидает его лейб–гвардеец господин Мальден, чтобы указать дальнейший путь. Неузнаваемый благодаря плащу бутылочного цвета и шляпе лакея на августейшей голове, беспрепятственно идёт король по безлюдному двору своего дворца; неузнанного, пропускают его не очень–то ревностно несущие караульную службу гвардейцы. Этим как будто бы счастливо завершается самый тяжёлый этап, и в полночь вся семья собирается в фиакре. Ферзен, переодетый кучером, садится на козлы и везёт переодетого лакеем короля с семьёй через Париж.
***
Через Париж, роковым образом через Париж! Ибо аристократ Ферзен привык, чтобы его возили, сам же на козлах он никогда не сидел и потому не знает бесконечных, сложнейших лабиринтов города. Кроме того, из предосторожности роковая осторожность – вместо того, чтобы сразу же выехать из города, он направляется ещё раз на улицу Матиньон, чтобы встретить там большую карету. Лишь в два часа ночи, а не в полночь он вывозит драгоценный груз к городским воротам – два часа, два невозвратимых часа потеряны.
Карета–корабль должна стоять за таможенным барьером. И вот первая неожиданность: её там нет. Опять потеря времени. Наконец её обнаруживают, запряжённую четвёркой лошадей, с потушенными фарами. Лишь теперь Ферзен может на фиакре подъехать к карете, чтобы члены королевской семьи перебрались в неё, не замарав своей обуви – это было бы ужасно! – грязью французских дорог. И вот лошади запряжены в половине третьего – утром вместо полуночи. Нет, Ферзен не скупится на удары бичом, через полчаса они в Бонди, где их уже ожидает гвардейский офицер с восьмёркой свежих, хорошо отдохнувших курьерских лошадей. Здесь надо прощаться. Это очень нелегко. Трудно расставаться Марии Антуанетте с единственным надёжным человеком, но король заявил категорически, что не желает, чтобы Ферзен сопровождал их далее. По какой причине – неизвестно. Возможно, чтобы не предстать перед верноподданными в обществе этого интимнейшего друга своей жены, возможно из уважения к ней. Во всяком случае, Ферзен отмечает: "Il n'a pas voulu" [174] . И поскольку уже все согласились, что Ферзен тотчас же посетит действительно свободных монархов, то и прощание поэтому коротко. Над горизонтом встаёт бледное мерцание света, предвещая жаркий день. Ферзен ещё раз подъезжает верхом к карете и громко кричит на прощание, дабы ввести в заблуждение курьеров, не посвящённых в тайну: "Прощайте, мадам де Корф!"
174
Il n'a pas voulu– Он не пожелал (фр.).