Мария Антуанетта
Шрифт:
Однако Мария Антуанетта понимает, что всё потеряно. Все муки этого бесполезного предприятия – едва ли не смертельный удар по её гордости. Но истинная женщина, по–настоящему любящая, до конца жизни преданная запоздалой и всепоглощающей страсти, даже в этой преисподней она думает единственно о том, кого судьба оторвала от неё. Она боится, что друг, Ферзен, пытаясь спасти её, может оказаться в большой беде. Её, окружённую ужасными опасностями, больше всего тревожат его страдания, его волнения. "Не беспокойтесь о нас, – быстро набрасывает она несколько слов на листке бумаги, – мы живы". А на следующее утро ещё настойчивее, ещё с большей любовью (интимные выражения потомок Ферзена уничтожил, но и то, что осталось, не может утаить дыхания нежности): "Я живу ещё… но мне страшно за Вас, и как терзает меня то, что Вы страдаете, не получая о нас никаких вестей! Если небу будет угодно, и эта записка дойдёт до Вас, Бога ради, не отвечайте мне, ответ навлечет на всех опасность, и ни под каким предлогом не пытайтесь прийти к нам. Уже известно, что именно Вы помогали нам выбраться отсюда. И стоит лишь Вам появиться здесь, всё пропало. Нас стерегут день и ночь, но мне это совершенно безразлично… Не беспокойтесь, со мной уже ничего не случится. Собрание хочет отнестись к нам снисходительно… я не могу Вам более писать…"
И всё же именно сейчас она не в состоянии остаться без слов привета от Ферзена. И вновь на следующий день пишет она самое пылкое, самое нежное письмо, требующее ответа, успокоения, заверений в любви: "Я хочу сказать лишь, что люблю Вас, и даже на это не имею времени. Мне хорошо, не беспокойтесь обо мне, как хотелось бы мне услышать подробнее о Вас. Шифруйте письма ко мне, пусть адрес пишет Ваш камердинер… Скажите лишь, кому адресовать письма к Вам, без них я не могу жить более. Прощайте, самый любящий, самый любимый человек на земле. Я обнимаю Вас от всего сердца".
"Без них я не могу жить более", – никогда с губ королевы не срывался подобный крик страсти. Как мало осталось королеве, как много былой власти отнято у неё. Но женщине осталось то, чего никто не в состоянии её лишить, любовь. И это чувство даёт ей силы решительно и величественно защищать свою жизнь.
ОДИН ОБМАНЫВАЕТ ДРУГОГО
Бегство в Варенн открывает новую главу в истории революции: в этот день родилась новая, республиканская партия. До сих пор, до 21 июля 1792 года, Национальное собрание было единодушно роялистским, потому что состояло исключительно из представителей аристократии и буржуазии. Но к следующим выборам четвёртое сословие, пролетариат, великая стихийная сила, начинает теснить буржуазию, и третье сословие боится этой силы так же, как в своё время король испугался его. В страхе, с запоздалым сожалением весь класс имущих начинает понимать, какие демонические стихийные силы освободил он от оков, и пытается как можно быстрее с помощью конституции ограничить и власть короля, и власть народа.
Чтобы получить согласие Людовика XVI на конституцию, необходимо пощадить его лично; поэтому умеренные партии добиваются того, чтобы по поводу бегства в Варенн не делалось никаких упрёков; не добровольно, не по своей воле покинул он Париж, лицемерно заявляют они, его "похитили". И когда затем якобинцы в знак протеста устраивают на Марсовом поле манифестацию с требованием низложения короля, вожди буржуазии Байи и Лафайет впервые энергично разгоняют толпу ружейными залпами и кавалерией. Но королева, обложенная со всех сторон в своём доме – после бегства в Варенн она не должна более закрывать двери своих покоев, национальные гвардейцы строго стерегут каждый её шаг, – внутренне давно уже не заблуждается относительно истинной ценности этих запоздалых попыток спасти положение. Слишком часто слышит она под своими окнами вместо старого возгласа "Да здравствует король!" новый – "Да здравствует революция!". И королева знает, что эта революция безжалостно требует её смерти, смерти её мужа и детей.
***
Ночь в Варенне – и королеве скоро это станет предельно ясно - оказывается роковой не столько из–за неудачного бегства королевской четы, сколько из–за успеха младшего брата короля Людовика XVI, графа Прованского. Куда девалось его былое так долго и с таким трудом разыгрываемое подчинение старшему брату? Едва добравшись до Брюсселя, он объявляет себя регентом, законным наследником королевства на время, пока настоящий король, Людовик XVI, является пленником Парижа, и тайно делает всё, чтобы как можно дольше продлить это время. "Здесь в совершенно недопустимой форме высказывалась радость в связи с арестом короля, – сообщает Ферзен из Брюсселя, – граф д'Артуа просто сиял". Наконец–то теперь могут возглавить кавалькаду те, кто так долго униженно плелся где–то в хвосте. Теперь–то они могут бряцать оружием и, ни с чем не считаясь, подстрекать к войне; тем лучше, если при подобных обстоятельствах Людовик XVI, Мария Антуанетта, а надо надеяться, и Людовик XVII погибнут. Тогда граф Прованский сможет наконец именовать себя Людовиком XVIII.
Роковым образом европейские государи разделяют эту концепцию: монархической идее, собственно, совершенно безразлично, какой Людовик будет сидеть на французском троне; главное, чтобы в Европе и следа не осталось от революционного, республиканского яда, главное, чтобы в зародыше уничтожить "французскую эпидемию". Ужасающим холодом веет от строк, написанных Густавом Шведским: "Как ни велико моё сочувствие королевской семье, как ни волнует меня её судьба, всё же трудность и сложность общей обстановки, необходимость восстановления равновесия в Европе, особые интересы Швеции и сама идея суверена перевешивают чашу весов. Всё зависит от того, можно ли реставрировать во Франции королевство, и нам, собственно, безразлично, кто будет сидеть на этом троне: Людовик XVI, Людовик XVII или же Карл X, при условии, что трон будет восстановлен и чудовищу – Школе верховой езды (Национальному собранию [182] ) – будет нанесено поражение".
182
Национальное собрание разместилось после 19 октября 1790 года в Париже в манеже Тюильри. – Примеч. перев.
Более ясно, более цинично высказаться невозможно. Для монархов существует лишь "дело монархии", другими словами – вопрос их личной неограниченной власти, им, "собственно, безразлично", как говорит Густав III, какой Людовик займет французский трон. Действительно, им это совершенно безразлично. И это безразличие будет стоить Марии Антуанетте и Людовику XVI жизни.
***
И вот сейчас Мария Антуанетта должна вести одновременно борьбу с двойной опасностью – с опасностью изнутри и извне, с республиканизмом в своей стране и с развязыванием войны, затеянным принцами за границами государства: сверхчеловечески трудная задача, совершенно неразрешимая для одинокой, слабой, растерянной женщины, покинутой всеми друзьями. Сюда бы гения, одновременно хитрого, как Одиссей, и отважного, как Ахилл, сюда бы нового Мирабо. Но в эту страшную минуту рядом с нею лишь ординарные помощники. На обратном пути из Варенна Мария Антуанетта увидела, как незначительный провинциальный адвокат Барнав, имеющий большой вес в Национальном собрании, легко поддался чарам лести – ведь они исходили от королевы; теперь она решает использовать эту его слабость.
Письмом, тайно направленным Барнаву, она сообщает ему, что с самого своего возвращения из Варенна "очень серьёзно думала об эрудиции и образе мыслей того, с кем много говорила, и поняла, что почерпнула бы для себя много полезного, если бы вела с ним обмен письмами, если бы могла беседовать с ним на расстоянии". Он вполне мог бы рассчитывать на её молчание, а также на её характер, всегда готовый подчиниться необходимости, если дело идёт о всеобщем благе. После этого введения она пишет более определённо: "Невозможно упорствовать в стремлении сохранить существующее положение вещей. Конечно, что–то должно произойти. Но что? Не знаю. Я обращаюсь к нему, чтобы узнать это. Из наших бесед он должен был понять, что у меня добрые намерения. И я всегда буду придерживаться их. Это единственное, что у нас осталось и что меня никто никогда не в состоянии отнять. Мне кажется, я почувствовала в нём стремление к справедливости, у нас также есть это желание, и, что бы о нас ни говорили, оно всегда у нас было. Мы могли бы совместно осуществить наше общее намерение. Если он найдёт средство поделиться со мной своими мыслями, я со всей искренностью отвечу, что могла бы сделать со своей стороны. Я готова к любой жертве, если действительно увижу, что она приведёт ко всеобщему благу".
Барнав показывает это письмо своим друзьям, которые одновременно и радуются, и страшатся, но наконец решают отныне совсместно давать тайные советы королеве – Людовик XVI вообще в расчёт не берётся. Прежде всего они требуют от королевы, чтобы она побудила принцев вернуться во Францию и склонила своего брата, императора, к признанию французской конституции. Как бы уступая, королева принимает все эти предложения. Под диктовку своих советчиков посылает брату письма, ведёт себя так, как они рекомендуют, лишь, "когда дело касается чести и благородства", она сопротивляется. И новые политические мэтры полагают, что нашли в Марии Антуанетте прилежную и благодарную ученицу.
***
Но как жестоко заблуждаются эти славные люди! В действительности Мария Антуанетта ни одного мгновения не думает о том, чтобы сдаться этим factieux; вся эта переписка должна лишь облегчить старый трюк – temporiser [183] , выезд за город, который она задумала совершить к тому моменту, когда её брат соберёт так долго ожидаемый "вооружённый конгресс". Словно Пенелопа, распускает она по ночам ткань, сотканную днём со своими новыми друзьями. Посылая брату, императору Леопольду, написанные ею под диктовку письма, она одновременно уведомляет Мерси: "Я послала двадцать девятого письмо, которое, как Вы без труда заметили, написано не моим стилем. Но я думаю, что мне следует исполнить требование одной здешней партии, которая передала мне набросок этого письма. Я послала вчера такое же письмо императору и чувствовала бы себя униженной, если бы не надеялась, что мой брат поймёт, что в настоящем моём положении я вынуждена делать и писать всё, что от меня потребуют". Она подчёркивает: важно, чтобы император уверился в том, что ни одно слово в этом письме не принадлежит ей, не отвечает её точке зрения. Так каждое письмо становится предательским. "Несмотря на то что советчики постоянно упорствуют в своих взглядах, справедливости ради следует признать, что они выказывают большую прямоту и искреннее, честное желание навести порядок в стране и тем самым восстановить королевство и авторитет короля". Тем не менее она всё же не хочет в действительности следовать советам своих помощников, "ибо, хотя я и верю в их хорошие намерения, всё же их идеи крайние и никогда не будут нами использованы".
183
...старый трюк – temporiser ...
temporiser– Затянуть время (фр.).