Мария, дочь Бургундии
Шрифт:
– Вы переволновались, ваша светлость, ничего страшного, отдохнете, и все пройдет. Конечно, вы ведь очень молоды, а на вас столько всего свалилось. Сначала тяжелое бремя королевского звания, потом его потеря и предательство, долгая дорога, неизвестность впереди, а тут еще эти глупые голодные шуты, чтоб им было пусто! Они и правда много сделали для вашего отца и для сохранения наших земель, так что и проклинать-то их негоже. Других-то защитников почти не осталось.
– Жанна. – Пожилая дама уже давно попросила, чтобы Маргарет звала ее по имени. – Вы что-нибудь знаете о моем будущем? Что меня ожидает?
– Дитя мое. – И Жанна позволяла себе вольности, пользуясь положением старой воспитательницы ее матери. – Разное обсуждали. Конечно, вам подбирают
– Это вы меня простите, Жанна, я совсем потеряла голову и задаю ненужные вопросы. Все хорошо. Я была слишком радужно настроена, надо вернуться на землю. Только спать мне совсем не хочется. У нас так мало было возможности поговорить с вами.
– Да уж, если рядом наш поэт, то рта никому открыть не удается. Слова – это его хлеб, не станешь же у него его отбирать.
– Я давно хотела расспросить вас о матери. Мадам де Равенштейн рассказала о своем отце Филиппе, Изабелле, моей прабабушке, Карле, моем деде, но остановилась на рождении моей матери. Де Коммин и Молине много говорили о Бургундии и моих предках. У меня есть поэма Молине на смерть Марии. Но я все еще ее не представляю, какая она была, что любила. И как жила? Чем ближе мы к современным событиям, тем неохотнее все делятся своими знаниями. Вы ее воспитательница, кому, как не вам, Жанна, знать ее.
Мадам де Альвен помолчала. Она отхлебнула своего пива, помешала огонь в камине, он осветил ее старое, по-фламандски тяжелое лицо, с крупными чертами, но добрым выражением.
– Понимаете, моя дорогая герцогиня, мы ничего не скрываем, нам-то особенно нечего скрывать, мы и сами далеко не во всем разобрались. Но смерть вашей матери во цвете лет была таким ударом для нас, причем двойным, мы потеряли и нашу дорогую девочку, и наш прекрасный мир, давайте смотреть правде в глаза, он окончательно рухнул с ее смертью. Гибель ее отца, тоже внезапная, сильно его расшатала, но он устоял, во многом благодаря ей. С уходом Марии, боюсь, закончилась та Бургундия, которую мы знали, которую любили и которой служили. Вот поэтому нам очень трудно говорить о вашей матери, рана еще свежа, это вам сейчас в вашем юном возрасте кажется, что десять лет – это вечность, а у меня чувство, что это случилось вчера.
Маргарет молчала и ждала. Она согрелась, успокоилась, но сна не было ни в одном глазу. Она видела, что Жанна настраивается на рассказ, собирается с мыслями и воспоминаниями.
– С чего же начать? Говорите, вам рассказывала о детстве Марии мадам де Равенштейн? Замечательная дама! Немного заносчивая, гордится своей герцогской кровью. Не хочется злорадствовать, но герцог Филипп многим в наших краях дал повод для гордости. Конечно, не все так высоко поднялись, но многие, он никого из своих прижитых на стороне детей не обидел. К тому же у герцога был благородный вкус: он выбирал себе дам из приличного общества, так что все его дети и правда благородного происхождения. Я была главной воспитательницей Марии, а Анна была приставлена для образования и обучения. На самом деле мы просто обе практически все время неотлучно находились при ней и – слава богу! – уживались друг с другом.
Своих детей Господь Анне не дал, вот она и перенесла всю свою нерастраченную любовь на племянницу. Впрочем, вам, наверное, уже не раз рассказывали, что у Марии была странная судьба – ее любили. Бесполезно искать причину, не все подвластно нашему разуму. Может быть, это была последняя любовь Бургундии? Может, какие-нибудь чары, вокруг нее происходило много странных вещей. Не знаю, но это факт.
Мадам де Равенштейн, как и я, всю свою жизнь провела при дворе и только сейчас стала все чаще удаляться в свой замок, печально знаменитый Вейнендале, недалеко от Брюгге. Когда-то в начале века герцог Бургундии Жан Бесстрашный отдал его герцогу Клевскому в качестве приданого за свою дочь, на которой тот женился. А позже он перешел к младшему сыну герцога Клевского Адольфу, лорду Равенштейну. Красивое место, хорошие охотничьи угодья, но для меня оно навеки связано со случившейся трагедией.
Всю свою жизнь мадам де Равенштейн любила Лодвига де Грютюза. Это все знали. Так случается. А ее сначала выдали замуж за этого зануду Адриана ван Борселя, из тех, кто все время критикует существующие порядки, а сам при этом успевает набивать свои карманы. Потом же, после того как она овдовела, ее пристроили за вдовца Адольфа де Равенштейна. Не знаю, была ли она с ним счастлива, но я уважаю его. Может быть, он не столь интеллектуален и образован, как де Грютюз, не так хорошо разбирается в искусстве и литературе, но он был мудр, спокоен и надежен. И он остался верен вашему дому до последнего дня. Хотя это и было непросто.
Я знаю, что вы встречались с моим кузеном Филиппом де Коммином. Его не слишком жалуют в наших землях. Беда в том, что он не просто предал герцога Карла, таких было немало, но он, самый близкий и доверенный советник, предал в тот момент, когда удача стала отворачиваться от его господина. Такого не прощают. Вот Филипп де Круа: он сбежал вместе со всеми де Круа, когда, как они утверждали, над их жизнью нависла угроза, к тому же Карл их не выносил. Но Филипп вернулся к битве при Нанси, когда Карл уже был обречен. Он участвовал рядом с ним в последней битве, был взят в плен, освобожден, вернулся ко двору Марии, наследницы Карла, и с тех пор больше не покидал его.
Так вот, как бы там ни было, я считаю своего кузена незаурядным человеком, умным и проницательным. Он сейчас пишет мемуары, и мы с ним несколько раз переписывались. В одном я с ним не согласна: он считает, что те, кто остался в то ужасное время рядом с вашей матерью, имели виды на какие-то выгоды и привилегии. Конечно, когда служишь при дворе, все это важно, но все-таки есть и такие понятия, как порядочность и преданность. И они проявляются в минуты кризисов.
Адольф де Равенштейн многое получил и от Филиппа, и от Карла, и от Марии, и даже в нынешнее сложное правление. Но, повторюсь, он был из тех, кто остался предан вашему дому. Да, в общем-то, и Грютюз. Не говоря уже об Анне де Равенштейн. Так они втроем и были опорой его, не единственной, но мощной. А ведь было непросто: захват земель, войны, восстания жителей, отсутствие средств, в конце концов, просто угроза жизни. Многие не снесли головы в это смутное время, которым было ознаменовано начало правления вашей матери. К тому же были трудности и морального характера: не все могли принять и ужиться с вашим отцом. Он был другим. Одно дело – ваша мать, наследница бургундской крови. Другое дело – немец, юнец, к тому же заносчивый, которого многие считали проходимцем, и может быть, не без оснований. Он – другой. Он мог легко нарушить слово, обмануть, схитрить. А главное – он чужак, хотя и пытался подражать столь понравившемуся ему бургундскому стилю.
Подумайте об этих двух стариках, которые не раз сталкивались с новым хозяином, пусть он и был всего лишь регентом при малолетнем сыне. Прожив яркую и достойную жизнь, они к концу ее оказались всего лишь наследием старого правления и не могли не раздражать нового правителя своими взглядами и позициями. Но это еще не все. Сын Адольфа Филипп, который вырос с вашей матерью и безоговорочно принял Максимилиана просто потому, что он был супругом Марии, после ряда конфликтов перешел сначала на сторону восставших фламандцев, а потом и вовсе уехал во Францию, где и пребывает по сей день. Сын же Грютюза Иоганн перебежал к французам почти сразу после смерти Марии. Говорят, сейчас, после смерти отца, он вывозит во Францию его знаменитую библиотеку. Зачем она ему? Он, кажется, в жизни не прочитал ни одной книжки. Но мать его, Маргерет, весьма бодрая дама, несмотря на почтенный возраст, обожает старшего сына и отдаст ему все что угодно.