Мария из Брюгге

Бружайте Юлия

Беспросветное небо. Глиняный моросящий дождь, хотя и не представляющий серьезной опасности, продолжал непрестанно лить с неба, заполняя собой всё пространство. Серое низкое небо не пропускало солнечных лучей, и земля не могла согреться. Бесконечная зима и голод по всем континентам. У тех, кто не погиб в этой катастрофе, была одна задача: как-то выживать дальше.

Разрушенные и затопленные пустые города. Нехватка продовольствия и невозможность его производства. Кто-то как-то перебивался в развалинах домов, находя остатки пропитания. К тому же короткие дни без какого-либо просвета на небе быстро переходили в ночи. Отсутствие освещения приковывало людей к определенному месту, не позволяя им найти что-то лучшее для себя. Огромная смертность от голода и болезней. Отсутствие чистой

питьевой воды. Стремительно распространяющиеся инфекции продолжали уносить множество жизней…

Все держались небольшими кучками, чтобы не давать болезням возможности быстро распространяться. Выживали в развалинах верхних этажей домов, куда не дошла вода и где было более-менее сухо. Бесчисленное множество мертвых тел лежало на поверхности под дождем – их нереально было похоронить. Большинство спасшихся оказалось в горах, на склонах, высоко над уровнем моря. Там можно было добраться до чистой воды.

Люди на всей планете учились жить заново. Некогда красивые сытые города с продвинутыми технологиями теперь застыли в своей беспомощности и бессилии помочь живым. Громадные дворцы с прекрасными залами были полностью затоплены. Плавающие в грязной воде шедевры великих мастеров и подтопленные монументальные изваяния с усмешкой напоминали о своем былом величии. Мебель, оружие, одежда, библиотеки – былая роскошь и всё то, что составляло величие цивилизации, гнило и расползалось от сырости и плесени. Разрушенные дороги, мосты, средства передвижения – вся великая планетарная империя в один момент превратилась в безжизненное пространство, заполненное кишащими крысами и барабанной дробью монотонного дождя… Никто не знал, сколько прошло времени, никто не считал эти темные холодные ночи и беспросветные дни, сменяющие друг друга равнодушной ленточной змейкой.

И вдруг однажды дождь прекратился и стих. Тишина охватила всю землю – как будто в преддверии чего-то очень важного. Словно переполненный зал затих, погасли свечи и зрители, затаив дыхание, застыли в ожидании магического взмаха дирижерской палочки. Вдруг тонкий солнечный лучик протиснулся сквозь серую дымку, осветил вход в пещеру на горе и уже более уверенно пробежал внутрь каменного убежища и остановился в глазах маленького ребенка, завороженного волшебством света.

– Солнце?! – воскликнул ребенок и устремился ко входу в укрытие.

– Солнце! – вторили ему все, кто выходил наружу и завороженно смотрел вверх – как на самое большое чудо и счастье своей маленькой жизни.

Солнечные лучи всё больше и больше раздвигали тяжелое, мрачное воздушное пространство, и уже беспрепятственно длинными теплыми нитями касались своими иголочками склонов гор, останков разрушенных городов и затопленных земель. И отовсюду, куда дотягивались солнечные лучи, – из убежищ, укрытий развалившихся зданий – выползали в молчаливом удивлении измученные люди. Толпы детей в оборванной одежде с полными восторга глазами тянулись руками туда, вверх, в небо, и кричали радостно:

– Мама, смотри, солнце!!!

Глава седьмая

Хельга Суэн

Хельга Суэн жила в Белой башне на территории старой крепости, что на высоком холме.

Крепость была изрядно потрепана. При взгляде на ее кирпичные останки, невольно возникало щемящее чувство сожаления не только от вида пострадавшего, когда-то необыкновенно красивого архитектурного творения, но и от того, что творение это было разрушено воздействием то ли природного катаклизма, то ли военной техники, не пощадившей ее былой красоты. Более-менее в нормальном состоянии для проживания сохранилась круглая кирпичная башня, облицованная белым камнем и потому прозванная местным населением Белой башней. Она занимала довольно обширное пространство территории, была в семь этажей высотой, с высокими узкими окнами по всей окружности. Во многих местах уже облетевший белый камень обнажал ее красно-кирпичную кладку.

Все остальные здания на территории крепости также представляли собой грустное зрелище. Несколько небольших трубных башенок, покачивающихся и скрипящих от ветра в безжизненном пространстве, держались из последних сил на честном слове и обещали уже в совсем скором времени очередным ковром разбитых кирпичей дополнить картину разрушения. Вся территория крепости – то ли военного, то ли заводского предназначения, а скорее, и того и другого, – представляла собой сплошные руины. Кое-где еще сохранилась булыжная кладка дорог, по которым передвигались когда-то местные обитатели, проступающая сквозь грязную глинистую почву.

Крепостные стены вместе с их некогда защитными бастионами также пребывали в состоянии разрухи и запустения. Они давно поросли травой и кустарниками поверх кирпичной кладки и могли бы вызвать бешеный восторг у какого-нибудь романтичного художника, вдохновив его написать картины не хуже, чем у Пиранези. Но у Хельги Суэн они восторга не вызывали. Каждое утро, проснувшись, она первым делом подходила к окну спальни, расположенной на самом верхнем этаже башни, и с горьким сожалением разглядывала разруху в своих владениях. Ежедневно просчитывала-высчитывала у себя в голове, во сколько же ей обойдется масштабное строительство. И каждый раз, сводя дебет с кредитом вплоть до последней копейки, убеждалась и соглашалась, что таких денег у нее нет и взять их неоткуда. «Ну и пусть будет так, как есть, – говорила себе в очередной раз Хельга Суэн. – Как-нибудь проживем».

Осень в этом году стояла промозглая и сырая. Почти бесконечно шли проливные дожди, размывая грязную глинистую почву, превращая тракты в бездорожье. Иногда нежданным праздником выглядывало солнышко, косыми лучами радостно освещало всё вокруг – и быстро закрывалось жадными тучами.

Этот день пролетел, как обычно, незаметно, полный хлопот по хозяйству. В деревянных пристройках рядом с башней содержались куры с петухом, несколько поросят, козы, конюшня с лошадьми. Со всей этой живностью справлялись племянница Хельги Дана, конюх Парис и мальчик Жан девяти лет. Хельга Суэн и сама не гнушалась физического труда, тем более что содержать большее количество прислуги она не имела финансовой возможности. Да и здоровье вполне позволяло, несмотря на возраст – хорошо за пятьдесят.

Вечером рабочую одежду она сменила на свое любимое платье времен императора Наполеона. Расположилась в уютном мягком кожаном кресле рядом с растопленным камином в большой приемной зале на первом этаже.

Необходимо уделить особое внимание платью. Когда-то белоснежное, из мягкого, нежнейшего шёлка, отороченное кружевами в области груди и по всей длине рукавов, оно развевалось в вихре вальса на балах на очень высокой стройной девушке и вызывало восхищение влюбленных кавалеров и заботливых родителей. Когда-то… но очень давно. Теперь оно потеряло свою белоснежность, приобретя серо-желтый оттенок и жирные пятна по всей длине, которые уже не отстирывались. Кружева потемнели и расползлись бесформенным рисунком, бесстыдно и нагло рваными дырками обнажая руки. Платье, подпоясанное алой атласной ленточкой под грудь по моде светских красавиц времен бесчисленных походов императора Наполеона, явно было не по росту Хельге Суэн. Ее невысокая фигура буквально утопала в буйстве шёлка. Платье было настолько длинным, что Хельге не оставалось ничего другого, как подвязывать его обыкновенным шнурком, выпуская поверх большими пышными воланами. Алая ленточка, призванная обхватывать грудную клетку, обвивала Хельгу в области талии. Излишне длинные кружевные рукава были несколько раз подвернуты до локтя.

Полное несоответствие платья и его хозяйки подчеркивал надетый на ее голову бикорн – потертая черная двуугольная шляпа из войлока, головной убор европейской армии.

Хельга расположилась в мягком кресле, вытянув босые ноги в сторону камина. Она смотрела на потрескивающий огонь – и чувство истомы бежало по ее уставшему телу. Хельга напоминала кошку, которая согревает любимое место своего хозяина до момента, пока ее не прогонят.

«Ну и гарь от него! По всему дому расползается… Ну что ты будешь делать? Как же они топили? Да нет, вовсе и не топили. А как-то иначе…» – Ее взгляд блуждал по танцующему огню, с треском пожирающему дрова, по камину, по странным набалдашникам, которые украшали его или вовсе и не украшали… возможно, они для чего-то нужны… потом опять возвращался к огню. Ее глаза, заполненные туманной пеленой сладкой дремы, закрылись под собственное негромкое сопение.