Мария, княгиня Ростовская
Шрифт:
В яме было темно и смрадно, воняло кислой овчиной, прелыми портянками и тяжёлым духом давно не мытых мужичьих тел. Где-то капала вода, храпели на разные лады разбойники. Бывший хлебопашец осторожно перелез через ноги напарника по ночлегу — разбойники спали «валетом», по двое на одних грубо сколоченных полках-нарах. В яме было не видно ни зги, но Никите казалось, что неошкуренные брёвна перекрытия давят на макушку. Он на ощупь нашёл лестницу, приставленную к лазу, и выбрался наружу.
Снег на крохотной поляне, где было устроено тайное убежище лесных татей, заметно осел. Весна, подумал Никита…
…Он пришёл в себя от жара. Хата Никиты жарко пылала, как, впрочем, и другие дома — угоняя двуногую добычу, монголы зажгли деревню. Голова гудела, как колокол, на затылке запеклась кровь — очевидно, удар железного шипастого шара пришёлся вскользь и сорвал кожу вместе с волосами. Видимо, это и обмануло монголов, не ставших спешиваться и добивать упавшего. Убитый и убитый…
Преодолевая тошноту, смерд встал на четвереньки. Мысли в голове были мёртвые, вялые, перебивались неистовым звоном в ушах. Неподалёку виднелись голые женские ноги, торчащие из-за забора. Похоже, соседка пыталась убежать… Ещё чуть дальше в луже крови валялась совсем молодая девчонка с распоротым животом, соседская дочка Одарка. Самого соседа видно не было, или убили где-то подальше, или угнали в плен, ведя на верёвке…
Крыша родной хаты обрушилась, подняв тучу искр, и Никита успел ещё подумать — может, успели мои угореть, пока не начало припекать… И вновь потерял сознание.
Бывший крестьянин прибился к разбойникам, промышлявшим грабежом одиноких путников и мелких обозов. Главарь шайки довольно охотно принял крепкого молодого мужика. Нынче и для разбойников наступили тяжкие времена, многие померли, кого-то убили, а малым числом вообще не прокормиться — ватага должна быть сильной…
Никита вздохнул, осторожно двинулся в лес — атаман без слов бил в ухо тех, кто пробовал ходить по большой нужде вблизи от логова. Где-то в ветвях завозился часовой, но голоса не подал — за это атаман отпустил бы уже не одну оплеуху… Конечно, вряд ли кто-то пойдёт в лес под утро, но бережёных и Бог бережёт…
Никита горько усмехнулся. Бог бережёт… приходят же на ум такие глупости!
«Фовра, слышь? К тебе хочу я, и к детям нашим»
— Ставить машины с четырёх сторон. Ломать стены непрерывно, и сделать не меньше восьми широких проломов. Сколько дней уйдет у тебя на это, мастер Ли?
Китаец, склонившийся до земли перед Повелителем Вселенной, приподнял голову.
— Стены этого города каменные, о Повелитель. Мне нужно семь дней, не считая сегодняшнего.
— Это долго, Ли! У тебя такое множество машин!
— Но стены действительно очень крепкие, о Повелитель! — в отчаянии взмолился китаец. — Вспомни Кыюв!
Бату-хан поморщился, и Ли Фэнь Чжэнь проклял себя за длинный язык — не стоило напоминать Бату об Кыюве, до сих пор потери времени и людей бесят монголов…
— Хорошо, мастер Ли. Шесть дней, считая сегодняшний. Всё, работай!
Бату толкнул пятками коня, отъезжая. Эти хитрые китайцы всегда запрашивают слишком много времени. Справится, никуда не денется. Если, конечно, хочет жить. А нет, так закончит за него другой. Китайцев много…
Кольцо охранных нукеров внезапно расступилось, и Бату-хан увидел подъезжающего молодого монгола в лисьем малахае.
— Слава тебе, о великий хан! Я привёз послание от самого Угедэя!
Бату сглотнул. Запечатанный свинцовыми печатями бамбуковый цилиндр мог содержать всё, что угодно. Но, похоже, старый Сыбудай прав.
Развернув кусок белого шёлка, испещрённый тушью, Бату долго вглядывался в текст, и наконец выругался:
— Проклятье! Всё, ты можешь идти! Тебя накормят и дадут отдохнуть!
… - Я предупреждал тебя, Бату. Китайский змей не спит, и всё видит. Ему совсем не нужно, чтобы ты дошёл до Последнего моря.
— И что теперь делать?!
Молодой монгол в сердцах бросил очищенный апельсин, и тот покатился по ковру. Приказ, пришедший из Каракорума, от самого Угедэя, отзывал почти половину войска, и без того изрядно ослабленного громадными потерями. Менгу и Гуюк со всеми своими туменами должны были вернуться в Монголию, для участия в походе на юг. Надо отдать должное чутью «китайского змея», момент был выбран очень удачно. С одной стороны, воины уже изрядно утомлены беспрерывными боями, с другой, добыча теперь достаточно велика, чтобы никто не роптал.
— Не огорчайся, мой Бату, — глаза старого монгола остро блеснули. — Китайский змей забыл, что у тебя есть старик по имени Сыбудай. Мы продолжим поход и без Менгу с Гуюком.
— У нас остаётся только сто двадцать тысяч воинов.
Старик заперхал смехом, и Бату удивлённо поглядел на своего наставника.
— Что тут смешного, мой Сыбудай?
— Всё верно, Бату. Пока сто двадцать. Но ты забываешь, как действовал твой великий дед. Он привлекал в своё войско смелых людей из всех покорённых народов, и таким образом войско не уменьшалось, а даже росло во время похода, несмотря на потери.
Бату-хан задумчиво взял новый апельсин, разглядывая его.
— Урусы дики и злопамятны. Вряд ли они легко забудут про Кыюв и другие города. Они не пойдут на приступ того же Холма…
— А разве ты забыл ещё одну заповедь свего деда, мой Бату? НИКОГДА не заставляй воинов твоего войска воевать против своего народа. Да, урусы не станут воевать против урусов. Но вот против хана Белу запросто. Особенно если выбор будет таков — или стать воином в непобедимом войске Повелителя Вселенной Бату-хана, или сгнить в рабстве, в железных оковах, на непосильной работе.
— Ха! — Бату откусил от апельсина, зачавкал. — План хорош, мой мудрый Сыбудай! Осталось прояснить вот какой вопрос: пока мы будем бить Белу, длинноносые соберут огромную армию и ударят нам в спину…
— Ты стал настоящим полководцем, мой Бату, — старик смотрел с одобрением. — Разумеется, так и будет, если мы позволим им сделать это. Только мы не позволим. Где рисунок?
Когда перед ними развернули карту, Сыбудай начал водить по ней грязным пальцем.
— Перед тем, как идти на Белу, мы обезопасим себя. Но действовать надо быстро. Пусть Пайдар-хан возьмёт пять туменов, и идёт через вот тот город… как его… да, Берестэ, в земли поляков и дальше. Мы же с тобой пойдём в земли Белу. Но перед этим разгромим коназа Данаила, что сидит в Галиче. Тогда некому будет угрожать перерезать пути подхода покреплений, мой Бату.