Мария Кровавая
Шрифт:
В заключение королева выпила за здоровье гостей чашу вина, и все собравшиеся перешли в тронный зал, где приближенные Филиппа начали делать попытки завести с дамами Марии галантные разговоры. Это было трудно, поскольку английским владели только несколько испанцев. «Кроме тех, кто говорил по-латыни, остальные имели большие затруднения в общении, — писал один из испанских придворных. — Так что мы решили, пока не научились их понимать, не лезть напролом». Писавший добавил, что, поскольку его соотечественники все как один были неотразимы, «большинство английских джентльменов очень обрадовались, что испанцы не могут говорить на их языке». Если вести беседу было затруднительно, то с танцами вообще ничего не получалось, поскольку одна группа придворных не знала танцев другой. Мария и Филипп нашли выход в том, что танцевали друг с другом на немецкий манер, хотя было отмечено, что Марии, которая была превосходной и вдохновенной танцоркой, Филипп в партнеры
На этой оскорбительной для испанцев ноте празднество закончилось. Последние гости удалились довольно рано, не позже девяти часов. Марию и Филиппа препроводили в апартаменты, приготовленные для брачной ночи. Гардинер приказал написать на дверях по-латыни довольно безвкусные стихи:
Тем счастлив ты, дом, и тем на века украшен, Что взыскан был ненадолго четой монаршей.Благословив постель, лорд-канцлер удалился, оставив супругов одних, все еще одетых в их свадебные великолепные одеяния с «великим количеством драгоценностей». «О том, что было той ночью, — написал вскоре после этого оптимистично настроенный испанец из свиты Филиппа, — знают только они. Но если в результате этого королева подарит нам сына, нашей радости не будет конца».
Когда на следующее утро приближенные Филиппа явились к королевским покоям, дамы из свиты Марии были шокированы и отказались их пропустить, потому что навещать новобрачную наутро после брачной ночи было «недостойно». Более того, английские королевы по обычаю на второй день после свадьбы на публике не появляются. Фрейлины Марии не знали, что в Испании принято, чтобы придворные поздравляли правителей в постели на следующее утро после свадьбы. Если бы Филипп присутствовал, он бы это недоразумение разрешил, но его не было. Он поднялся в семь утра, поработал за столом до восьми и отправился на мессу. Затем обедал один.
Его мысли занимала Фландрия. Французы взяли Бинш и разрушили дворец регентши, но затем, преследуемые войсками императора, с боями отошли. Вроде бы все образовалось, но это событие обошлось имперской казне очень дорого. Карл написал сыну в Англию, что его казна сильно опустошена, а фламандские территории ощутимо пострадали от конфликта. Он повелел Филиппу некоторое время оставаться с Марией, «занимаясь делами английского правительства» и вообще всем, чем должен заниматься настоящий король, а затем начать готовить свой флот к походу во Фландрию. Как и Мария, Филипп привык каждый день проводить много часов за своим рабочим столом и потому не видел жену до вечера, оставив ее одну быть посредницей в сложных отношениях испанских придворных с собственными.
Этикет требовал, чтобы королева вначале пригласила на аудиенцию жену главного испанского вельможи, герцогиню Альба. На третий день после бракосочетания герцогиня была препровождена в апартаменты королевы, где собрались все лорды и джентльмены двора. Она только накануне прибыла из Саутгемптона, так что на свадьбе не присутствовала. Это была ее первая встреча с Марией. К беседе с королевой герцогиня подготовилась с большой тщательностью, красиво уложив волосы и нарядившись в отороченное кружевами элегантное платье из черного бархата с шелковой вышивкой. Мария по случайному совпадению тоже надела черное бархатное платье, но расшитое золотом и с камчатным корсажем. Скорее всего королева тоже немного волновалась перед этой встречей, но к такому радостному возбуждению и девичьему пылу, который она продемонстрировала, герцогиня была совершенно не готова. В покои королевы ее должны были ввести фрейлины, но она сама ждала ее в передней. Как только испанка вошла, Мария двинулась к ней. Герцогиня, не зная, как правильно сделать реверанс перед королевой, если та не сидит на троне, опустилась на колени и потянулась к ее руке, чтобы поцеловать. Мария отказалась дать руку и вместо этого наклонилась над коленопреклоненной герцогиней, обняла и подняла на ноги. А затем крепко поцеловала в губы, «как английские королевы целуют высокородных леди своей собственной крови, но никого больше».
После этого королева повела смущенную гостью к стоящему на возвышении креслу с высокой спинкой, оживленно твердя о том, как ей приятно видеть герцогиню, и расспрашивая, как прошло морское путешествие. Дойдя до кресла, Мария неожиданно села на подушку на полу, милостиво предложив почетное кресло герцогине. Для испанки это было чересчур. Она взмолилась перед королевой, чтобы та заняла это кресло. Мария отказалась и приказала принести два обитых парчой табурета. Но когда Мария уселась на один, герцогиня низко поклонилась и опустилась на подушку. Раз так, Мария тоже вернулась на подушку, повергнув герцогиню в большое смущение. Галантная
Усевшись в конце концов, женщины, кажется, быстро поладили. И вообще никаких ссор, которые, как боялся Ренар, могут возникнуть между испанскими и английскими аристократками, не возникло. Что же касается королевской четы, то было доложено, что она «пребывает в состоянии столь глубокой влюбленности, что брак обещает быть прекрасным». Это банальное суждение было не совсем точным. Более близким к истине следовало бы признать утверждение, что Филипп на удивление неплохо начал выполнять поставленную перед ним задачу — во всем соглашаться с англичанами, особенно с их королевой. Такого от него никто не ожидал, и англичанам, кажется, это очень понравилось. «Его манера вести себя с лордами настолько обаятельная, — писал ближайший друг Филиппа и его доверенный Руй Гомес, — что они сами говорят: у них никогда еще не было короля, которого бы они так быстро полюбили. …Король наш, если захочет, может добиться чего угодно», — добавлял Руй Гомес, и потому ему ничего не стоило завоевать любовь королевы. В письмах императору Мария называла Филиппа «мой супруг и повелитель… чьего присутствия я желаю больше, чем любого другого человеческого существа».
Мария произвела впечатление на испанцев не меньшее, чем он на англичан. «Она такая хорошая, что мы вполне можем возблагодарить Господа, что он нам дал в королевы такую щедрую правительницу, — писал один из них. — Храни ее Господь!» Руй Гомес называл ее «очень славным существом», а еще один придворный вообще считал Марию «святой». Правда, от внешности королевы они были отнюдь не в восторге. Частично в этом были виноваты ее наряды. Испанцам очень не правилась английская одежда, поэтому королева казалась им «скверно одетой», но они признавали, что если ее нарядить на испанский манер, «она не будет выглядеть такой старой и дряблой».
Но суть проблемы заключалась, разумеется, не в одежде. «Если говорить откровенно, — заметил однажды Руй Гомес в своем письме в Испанию, имея в виду Филиппа, — то, чтобы испить эту чашу, надо быть Богом». Для молодого принца Филиппа брак с болезненно неопытной, чувственно неразбуженной тридцативосьмилетней женщиной, конечно, должен был стать испытанием, по крайней мере вначале, но Филипп никакой страсти от этого брака и не ожидал. «Принц относится к королеве очень по-доброму, — замечал Руй Гомес, — и неплохо притворяется, что не замечает отсутствия у нее плотской чувственности. Он делает королеву такой счастливой, что в те моменты, когда они оказываются одни, она говорит с ним только о любви, и он ей вторит». Филипп был тактичным, внимательным и галантным, его поведение было в высшей степени куртуазным, и, когда он не занимался государственными делами, то неизменно находился в обществе Марии. Их психологической совместимости, несомненно, способствовало то обстоятельство, что они не могли говорить на одном языке. Мария владела только арагонским, хотя кастильский Филиппа понимала, он же, в свою очередь, не понимал по-английски и не очень хорошо знал французский, а на этом языке Мария была вынуждена с ним разговаривать.
Уличные представления, которыми лондонцы приветствовали Филиппа 18 августа при его въезде в столицу, казалось, подтверждали ощущение Руя Гомеса, что англичане супруга Марии приняли. На Лондонском мосту два великана салютовали ему, как «благородному принцу, единственной надежде) императора „Священной Римской империи“, назначенного Богом править миром», а в конце Грейсчерч-стрит у гостиницы «Неуклюжий орел» принца приветствовала его конная статуя в античном стиле, как «достойного Филиппа, искрение желанного, счастливого и самого могущественного принца Испании». В другой живой картине консорт королевы сравнивался с Филиппом Смелым [57] , Филиппом Добрым Бургундским [58] , римским императором Филиппом Арабом и Филиппом Македонским, отцом Александра Великого, по самое лестное сравнение было сделано на Чипсайде, где принц был представлен как Орфей, приручающий игрой на арфе диких зверей. Филиппа и Марию восхитил арфист, окруженный девятью «прекрасными девами, поющими и играющими на разнообразных приятных инструментах» (девять муз), а также «мужчинами и детьми, одетыми как львы, волки, лисы и медведи, резвящимися и танцующими под музыку арфы Орфея и мелодии муз». Они насладились также ставшим уже традиционным выступлением акробата, скользящего вниз по веревке, протянутой от шпиля собора Святого Павла.
57
Филипп III, французский король (1245–1285).
58
Филипп III, герцог Бургундский (1396–1467).