Мария Кровавая

Эриксон Кэролли

В конце этого наполненного событиями дня епископ Вустерский Хью Латимер решил описать потрясающий восторг англичан, связанный с рождением Эдуарда. «Радости и веселья по случаю рождения нашего принца, — писал он, — которого в этих краях мы жаждали так долго, я полагаю, было не меньше, чем если бы родился новый Иоанн Креститель». Латимер не скупился на эпитеты. По его мнению, «Господь перестал гневаться на английский народ и даровал ему принца». Рождение Эдуарда отбило охоту у бунтарей затевать смуту и заткнуло рты тем, кто говорил против короля. Принц доказал, что «надежды не были тщетными, а ожидания напрасными». Он бросил вызов лжепророкам, которые заявляли, что король проклят и навеки останется бездетным, он положил раз и навсегда конец слухам о королевской импотенции. Господь сделает так, что принц окажется крепким ребенком и станет самым драгоценным сокровищем короля Генриха, его настоящим наследником, новой надеждой стареющего короля.

К появлению на свет принца начали готовиться за несколько месяцев. В конце

мая королева Джейн публично появилась в платье с незашнурованным корсетом, и все увидели ее большой живот, а 27 мая, в воскресенье на Троицу, пели Те Deum, чтобы «королева счастливо разрешилась от бремени». В этот день лондонцы также жгли костры и пили вино, а потом все лето заключали пари насчет пола ребенка и точной даты его (поскольку никто не сомневался, что на этот раз на свет появится принц) рождения. Генрих в этот период вел себя очень сдержанно. Никаких сплетен по поводу его новой любовницы при дворе не появилось, не совершил он и никакого другого неблагоразумного поступка. Зная, что роды ожидаются в октябре, и понимая, что его отсутствие может огорчить жену и повредить сыну, Генрих, несмотря на охотничий сезон, оставался в Хэмптон-Корте рядом с королевой. В письме Норфолку король объяснил, что «почтительно послушная» Джейн удовлетворится любым его решением, какое бы он ни принял, и все же, «будучи всего лишь женщиной и находясь под влиянием неожиданных и неприятных слухов и молвы, которая может быть пущена во время нашего отсутствия какими-нибудь глупыми и легкомысленными людьми, она может ощутить тяготы в животе, которые причинят боль ребенку». Совет убеждал Генриха не уезжать дальше чем за шестьдесят миль от столицы, и он согласился.

Генрих боялся заразиться чумой и потому в тот вечер, когда родился Эдуард, находился вдали от Хэмптон-Корта, но вскоре появился там. Роды Джейн продолжались больше пятнадцати часов, что измучило ее до чрезвычайности. Впрочем, внимания на тяжелое состояние королевы обращали существенно меньше, чем на новорожденного принца. Выполняя приказ короля, Хэмптон-Корт мыли и чистили всю ночь. Генриха до сих пор преследовали тяжелые воспоминания о смерти первого сына в 1511 году. На этот раз трагедия ни в коем случае не должна была повториться! Недавняя вспышка чумы требовала принятия особых санитарных мер. Король приказал не пропускать никого в дворцовые ворота — ни лондонцев, ни селян, ни нищих. Внутренний двор дворца и все его помещения должны быть ежедневно тщательно вымыты и вычищены, а любая скатерть, салфетка, тарелка, блюдо или подушка в комнате, где находился ребенок, должны быть безупречно чистыми. Даже крестины следовало провести в соответствии с этими указаниями, хотя в любом случае это должен быть роскошный праздник.

Уже больше четверти века в Англии не крестили ни одного принца, и, чтобы сделать это событие надолго запомнившимся, были проведены большие приготовления. Крестной матерью Эдуарду назначили Марию, и она, заплатив лондонскому торговцу тканями огромную сумму, заказала для торжественной церемонии новое, со шлейфом, платье из серебряной парчи. На обряде крещения, который начался в апартаментах королевы, присутствовали все придворные и королевские чиновники. Джейн принимала придворных, лежа в постели. Вместе с Генрихом она приветствовала священнослужителей и дворян, которые по двое проходили мимо них к часовне. Церемония длилась много часов. Наконец, в знак завершения обряда крещения, придворные зажгли конусообразные свечи, а герольдмейстер ордена Подвязки объявил ребенка «Эдуардом, сыном и наследником короля Англии, герцогом Корнуоллом и графом Честером». Мария стояла под балдахином за маркизой Эксетер, которая держала на руках ребенка. По случаю крещения она подарила брату золотую чашу и щедро одарила (тридцать фунтов на всех) нянек, повитух и качающих колыбель. Мария вышла из часовни, держа за руку Елизавету, а шлейфы их платьев несли леди Кингстон и леди Херберт. Только после полуночи Эдуарда принесли обратно в апартаменты королевы, чтобы родители благословили его еще раз во имя Господа, Девы Марии и Святого Георгия. Затем пэры и другая знать причастились просвирами и облатками, а «дворян и людей всех прочих сословий» угостили хлебом и сладким вином.

Латимер выражал надежду, что появление на свет наследника престола положит конец мятежным настроениям, и это не было чистой риторикой. Торжественно собравшиеся на крестины королевского наследника дворяне и духовенство, казалось бы, подтверждали тот факт, что наконец-то достигнуто долгожданное спокойствие в обществе. Это имело очень важное значение еще и потому, что сравнительно недавно — всего двенадцать месяцев назад — король столкнулся с самым опасным мятежом, какой возникал при его правлении. Восстание поднялось на севере и быстро приобрело подлинные черты народного бунта, показав, сколь ненадежна королевская власть.

Этот мятеж готовился уже много лет. В тридцатые годы XVI столетия северные районы Англии оказались в особенно тяжелом экономическом положении. Страдали суконщики Вест-Райдинга (Йоркшир), фермеры, обнищавшие из-за высокой арендной платы, и все те, кого затронуло разорение монастырей. Религиозные нововведения Генриха на севере были встречены с особым негодованием, поскольку в этих местах к королю традиционно питали недоверие, а после того как он затеял развод с Екатериной, и вовсе его

возненавидели. Как только Анна стала королевой, ее здесь немедленно прокляли, а когда Генрих объявил себя главой церкви, люди отказались принимать его верховенство. Еще больше их разозлило насильственное насаждение «Акта о наследовании». Теперь вокруг только и говорили о том, чтобы свергнуть ненавистного короля. «Даже простые люди, — сообщал Шапюи, — заявляли, что присяга „Акту о наследовании“ недействительна, потому что их заставили поклясться чему-то совершенно до сих пор неслыханному». Как и Мария, они говорили друг другу, что клятва, данная под принуждением, не имеет законной силы, и повсюду прямо или косвенно демонстрировали свое несогласие с новым политическим и религиозным порядком.

Проповедников, которых прислали из Лондона с целью опорочить римского папу и установившуюся испокон веков практику обожествления святынь и раздачи индульгенций, назвали подстрекателями. Перед ними закрывали двери всех храмов. Например, один из них собирался прочесть проповедь на тему «Папа и его советники Грех и Неверие», так его нигде даже на порог не пустили. В Кендле, что в графстве Вестморленд, прихожане — примерно триста человек — «угрожали бросить викария в реку, если он откажется считать папу главой церкви». Местные священники продолжали поддерживать папу, поклоняться святым мощам и раздавать индульгенции. Они отменили нестрогий Великий Пост, установленный королем как главой церкви, и с ужасом обсуждали «Десять Догматов веры», которые ввел Генрих, где не было упоминания о конфирмации, супружестве, посвящении в духовный сан и соборовании. Никто не знал, как далеко может зайти разрушение традиционной веры. Если король счел возможным уничтожить четыре из семи таинств, то почему бы ему не убрать и оставшиеся три? Он уже приказал своим священникам проповедовать, что месса не имеет силы избавлять души прихожан от чистилища, и ходили слухи, что в ближайшем будущем многие церкви будут закрыты, а все религиозные обряды осуждены.

Последней каплей, переполнившей чашу народного терпения, стало разорение монастырей. Когда лидера мятежников, Роберта Аска, спрашивали, чем недовольны поддерживающие его йоркширцы, он сразу же начинал говорить о монастырях, которые так много значили в жизни северных графств.

«Аббатства, — говорил он, — давали бедным людям большую поддержку и учили законам Божиим тех непросвещенных, что жили в горах и пустынных местах».

Монахи следили за состоянием волнорезов и дамб, строили мосты и дороги — кроме них, в этих отдаленных районах королевства такими делами больше никто не занимался, — а также обеспечивали усталых путников едой и ночлегом. Это было очень важно, потому что деревни здесь далеко разбросаны друг от друга. Более того, монастыри являлись хранителями традиций в прямом и переносном смысле. Дворяне на их территориях издревле имели свои потомственные кладбища, а для простого люда монастыри олицетворяли прошлое, которое не нуждалось в объяснении. Эти сооружения были очень важны не только как исторические памятники, но и как великолепные географические ориентиры. По словам Аска, аббатства были «украшением королевства и радовали всех людей».

Когда разорение монастырей стало повсеместным, север страны забурлил. Священники называли Кромвеля и его приспешников слугами дьявола и предавали их анафеме, заявляя пастве, что все занимающиеся этими богопротивными деяниями будут прокляты. Некоторые священнослужители подстрекали монахов к сопротивлению, но поскольку это не помогало — начали призывать прихожан взяться за оружие.

Первые волнения начались в Линкольншире. Здесь сапожник Николас Мелтон с несколькими соратниками поднял бунт под девизом «Во имя Бога, короля и простых людей за достояние святой церкви». В соседней деревне восстали под символом «Пяти Ран Христовых», и, говорят, в течение нескольких дней там собралось около сорока тысяч человек, включая сотни священников и монахов. Мятежная армия захватила Линкольн, но после того, как туда прибыл герольд с угрожающим посланием от короля, удержать город не удалось. В Йоркшире восставшим повезло больше. Там простых людей поддержал местный дворянин, судья Роберт Аск, который со своими людьми — они называли себя «паломниками» — занял Йорк и стал фактическим правителем графства. Генрих с возмущением отверг все требования мятежников и поручил Норфолку и Суффолку подавить восстание. В это время успех йоркширцев вдохновил жителей соседних графств. Волнения перекинулись в западную Англию и графство Норфолк. Кроме того, появилась опасность вторжения шотландцев или интервенции с континента. Папа, не теряя времени, назначил своим легатом сына графини Солсбери, Реджинальда Поула, Из Династии Плантагенетов, и послал во Фландрию, где он Должен был ожидать подходящего момента, чтобы пересечь пролив и возглавить восстание.

Поул находился во Фландрии, когда восставшие послали королю новую петицию со следующими требованиями: в части, касающейся «исцеления душ», то есть в делах духовных, главенство в английской церкви должно быть возвращено папе; парламент должен быть реформирован, «Акт о наследовании» отменен, а монастыри восстановлены; Йорк сдастся королевским войскам, только если всем мятежникам будет гарантировано помилование. На этот раз Генрих воспринял требования восставших вполне серьезно. Норфолк заверил парламентеров, что король гарантирует «паломникам» помилование, всем без исключения, и Аск убедил своих людей сложить оружие.