Мария Петровых. Второе рождение. Биография в письмах 1942 – 1958
Шрифт:
<…>
Трудно всем живется. У Маруси нет одеяла. Купить нет никакой возможности; спит под пальто» [6].
«Марусенька, любимая моя! – пишет Катя в апреле 1947 г. – Только вчера твоя знакомая передала мне твое письмо, а сегодня она уже уезжает или уже уехала.
<…>
Сказала она только, что ты очень похудела и продолжаешь худеть и сейчас, но к врачу не идешь. Марусенька, такое отношение к себе, имея ребенка, – преступление. Ты вот заботишься о маме, посылаешь ее к врачам, хотела вызвать врача домой, это все очень хорошо с твоей стороны, но почему же в отношении себя ты так небрежна, так непростительно невнимательна? Кроме очень большого зла себе, а в первую очередь Арине, ты ничего не достигнешь. Надо следить за здоровьем, надо, надо, надо! Это, конечно, трудно и неприятно, но еще больше – это необходимо.
<…>
Большое спасибо тебе за карточки, хотя твоя фотография является печальным подтверждением того, что рассказывала Фаизова» [3].
«Маруся, по-моему, ничего не поправилась за 15 дней, – констатирует в письме к Кате Фаина Александровна в самом начале сентября этого же года, – которые она провела в доме творчества. Не правда ли, и невозможно за такой короткий срок поправиться?!
<…>
Маруся получила приглашение в Баку на какое-то торжество на 5-е IX, когда я у нее была за получением пенсии. При мне она не решила, ехать или нет, главное – не из-за Ириночки, а, по-моему, из-за своего здоровья. Она худа и бледна и все курит и курит» [6].
В 20-х числах сентября 1947 года в Баку писательское сообщество отмечало 800-летие поэта Низами Гянджеви. Пересилив себя, Мария Сергеевна все же туда поехала. Вероятно, именно там отношения с Павлом Григорьевичем и перешли в новое качество.
… в том городе южном,
Где ветры гоняли по взгорьям окружным.
Перемены в своей жизни Маруся долгое время утаивала даже от Кати, но та в какой-то момент сама все почувствовала.
«Ты так мало в своих редких письмах пишешь о себе, – с грустью отмечает Катя в декабря 1947 г. – Я просто ничего не знаю, но каким-то верхним чутьем я чувствую, что у тебя что-то в жизни необычайное. Правда это?» [8:1]
«В жизни моей и впрямь творится необычайное, – отвечает через некоторое время сестра, – я счастлива и несчастна, как никогда. Ты не волнуйся за меня, лучше – радуйся! В жизни моей бывают дни прекрасные» [8:2].
Полагаю целесообразным сразу обозначить приблизительный период завершения отношений. Одно из наиболее поздних свидетельств мы находим в письме В.К. Звягинцевой, написанном ею в Коктебеле летом 1956 года. Здесь она встретила Маргариту Алигер с младшей дочерью Машей, об истории рождения которой ходили всевозможные сплетни (отцовство Фадеева еще не стало тогда общеизвестным фактом).
«Ее мама, конечно, спрашивала о тебе и Павле. Я отрицала, сказала, что я всегда с вами и вижу только дружбу, и что ты вообще несклонна… Так же я перед всеми молчу, когда народ удивляется, какие разные девочки у Маргариты…» [2:14]
Бедная, бедная стойкая Вера Клавдиевна! Знает и молчит. Как выгодно это выделяет ее на фоне мемуаристов, которые не знали, а говорили.
Обратите внимание: Фадеева уже нет в живых. Мария Сергеевна во всю работает над циклом стихов с образом «ангела небесного», но реальный человек рядом с ней – Павел Антокольский. Иными словами, общий срок их отношений – около десяти лет, но развивались они скачкообразно, с длительными перерывами.
Конец ознакомительного фрагмента.