Мария в поисках кита
Шрифт:
У Кико неплохой вкус, во всяком случае — относительно парфюмерии.
Вернувшись к ВПЗР вместе с кофе, я узнаю последние новости.
— Он повторял все твои движения, — заявляет она.
— Это как?
— Закладывал кофе, ставил чашку… Все это, естественно, без предметов в руках. Ничего выдающегося, скажу я тебе. С таким паршивым этюдом при поступлении в театральный его зарубили бы на первом же туре.
— И как он мог повторять мои движения? Он ведь сидел спиной ко мне.
— А вот умудрился. Кстати, я вспомнила, где видела подобное. Мы вместе видели, два года назад в Барселоне.
На барселонской Рамбле полно всяких мимов, актеров-любителей и живых скульптур. Стоящие неподвижно, они оживают, как только кинешь им монетку. Сделав несколько движений, они снова замирают в неподвижности — до следующей монетки. За несколько монеток с ними можно сфотографироваться. Впавшая в неожиданное детство ВПЗР последовательно фотографировалась с Фрейдом, Че Геварой, Люком Скайуокером, Белоснежкой и младенцем в люльке (у него было лицо алкоголика с двадцатилетним стажем). О каком миме идет речь?
— В том летнем кафе, где тебя сразу классифицировали как русскую и обратились на русском. Потому как твою тупую ментальность никакой цивилизованной европейской мочалкой не сотрешь, все на лбу написано, — терпеливо поясняет ВПЗР, не забывая по ходу унизить меня, себя и нашу собственную многострадальную родину.
Вообще-то, тогда обращались как раз не ко мне, а к ВПЗР. Зазывала из кафе подскочил к ней мелким бесом и заорал в ухо: «О, русья, русья! Водька, матрьошька, Путин!» Но ВПЗР вечно переделывает прошлое и трактует его в свою пользу.
— Что-то я запамятовала, как классифицировали вас…
— Как англичанку, — вдохновенно врет ВПЗР. — Аристократизм и благородство манер хоть в жопу засовывай — все равно выплывут.
— Ну да, конечно. Аристократизм…
— Так ты вспомнила того уличного мима?
Теперь вспомнила.
Он был похож на Марселя Марсо: то же черное облегающее трико, та же белая шапочка на голове, то же выбеленное грустное лицо. Этот странный мим пристраивался к людям, проходящим по Рамбле, и некоторое время следовал за ними, повторяя все их движения. Довольно комично и почти всегда — точно, к вящему удовольствию наблюдающих за его спонтанной пантомимой. Потом он возвращался на исходные рубежи, намечал для себя новый объект для подражания — и все начиналось сначала. Очевидно, зрелище было рассчитано на посетителей нашего кафе: спустя двадцать минут после начала представления мим двинулся к столикам с шапочкой в руке — собирать дань с благодарных зрителей. ВПЗР, громче всех смеявшаяся, громче всех хлопавшая и даже свистевшая, не дала ни цента. Вместо нее, как обычно, расплачивалась я.
Пяти евро за такое чудесное представление было ничуть не жаль.
— Он делает то же самое, что и тот мим из Барселоны. Правда, совсем не так искусно. И он выбрал тебя, Ти.
— Почему — меня?
— Он повторяет только твои движения.
— Это можно считать комплиментом?
— Не думаю. — ВПЗР и здесь находит возможность указать мне на мое ничтожное место под плинтусом, у мышиного сортира. — Он повторяет твои движения, потому что ты для него — человек из толпы. А я — зритель, на которого все и рассчитано… Ты расстроилась, Ти?
Не расстроилась, нет. Но запустить в голову ВПЗР чем-то тяжелым хочется ужасно. Вместо этого я говорю:
— Тогда за представление расплачивайтесь с ним сами.
— Не расстраивайся! Еще не факт, что мои наблюдения верны. Кто его знает, что у него в голове, у этого идиота… Но я, кажется, догадываюсь, кем был мертвец.
Мне совсем не хочется вспоминать о мертвеце. Мне хочется, чтобы его и вовсе не было. И чтобы вместо здания океанариума стояло какое-нибудь другое здание, хоть бы и бар honky-tonk, самый задрипанный, самый затрапезный, самый вонючий из всех вонючих — черт с ним!..
Отодвинув чашку с недопитым кофе, ВПЗР принимается выкладывать из бездонных карманов вчерашние трофеи: смятые фантики, бумажки, журнал, подобранный в океанариуме, и сложенный вчетверо лист с замусоленными краями.
— Текста совсем немного, но написан он по-испански. Без тебя мне не справиться, — ВПЗР пододвигает листок мне. — Прочти… пожалуйста. Думаю, это черновик какого-то письма.
Это и вправду черновик.
Несколько строчек, половина из которых зачеркнута. Смысл послания (изложенный самым что ни на есть простецким языком) сводится к следующему:
• Автор обращается к какому-то человеку по имени Свен.
• У автора для Свена есть хорошая новость: появились киты. И было бы прекрасно, если бы человек по имени Свен приехал и посмотрел на них сам. И чтобы он не забыл аппаратуру. Привез всю, что есть.
• Автор надеется, что Свен приедет.
Подпись в черновике воспроизведена в нескольких вариантах: закорючка побольше, две закорючки поменьше и, наконец, полное имя: MANUEL.
Кто такой Мануэль? «Мануэль» несет в себе ровно столько же информации, что и «Свен». Среди островных людей, о которых говорил старина Фернандо-Рамон, Мануэля не было. Быть может, Мануэлем зовут сына старухи Майтэ? Мануэль и Майтэ вполне мирно уживаются друг с другом, в союзе этих имен ни один звук не режет ухо. Но сын Майтэ уехал зимовать в Мадрид, а Мануэль… Стоп! Мануэль в сокращенном варианте будет Маноло, как я могла забыть?! Маноло — подручный бога дешевой сувенирки Анхеля-Эусебио. Выходит, труп в океанариуме — и есть Маноло? Простоватый тип, которого не зовут фотографироваться; вечный подпевала, вечный мальчик на побегушках. Но сколько ни бегай — собственного дела так и не откроешь, не хватает клепки в голове. А теперь — не откроешь и подавно, даже если тебе одолжат целую кучу подходящих к случаю клепок. Теперь только и остается сидеть у задней стенки аквариума с рубцом на шее…
— Значит, человек, которого мы видели вчера, — Маноло?
— Судя по всему, — кивает головой ВПЗР.
— А Свен?
— Очевидно, кто-то из его знакомых. Может быть, даже ихтиолог. В письме упомянута аппаратура и киты. Если, конечно, под китами не подразумевается что-нибудь другое. И под аппаратурой тоже.
— Намекаете на козни эфиопской разведки, действующей в глубоком европейском подполье?
ВПЗР всегда мечтала написать шпионский роман, но до сих пор как-то не складывалось. И с ним, и с романом ужасов. Моей бывшей работодательнице, как и Маноло, тоже не хватает какой-то важной клепки для осуществления задуманного.