Мария в поисках кита
Шрифт:
— Думаю, что мертвое тело. Но могу и ошибаться — вдруг это представшая нашим очам новая реинкарнация Будды-Шакьямуни? Поза соответствует.
Упоминала ли я Будду-Шакьямуни в своем дневнике? Она все-таки чудовище.
Нет, в ту минуту я не размышляла о том, что ВПЗР — чудовище. Я стала раскручивать эту мысль позже, когда мы выбрались из океанариума. Она — чудовище, и ничего удивительного в этом нет, писательство развратило ее до последней возможности: так всегда бывает с людьми, для которых слова — самоцель. А безнаказанная игра в слова — не только самоцель, но и сверхзадача. Она так и идет по своей романной жизни — безнаказанно убивая. Описание смертей — такой же ее конек, как и описание любовных утех посредством самых бредовых ассоциаций. Хотя нет — в этом случае ассоциации
А за смертью — даже интереснее.
Обо всем этом я тупо думала позже, — еще и для того, чтобы не думать о трупе и о багровом рубце на его шее, свидетельствующем: смерть была насильственной. И о незнакомце в куртке, который как будто растворился в пропахшем дафниями океанариуме. В каком из аквариумов он исчез? А может, просто выбрался через так и не найденный нами лаз, выполнив свою задачу.
В чем заключалась его задача?
Показать нам труп. Но зачем? Предупредить о чем-то или, наоборот, нагнать страху и парализовать волю.
Если верно последнее, незнакомец добился своего: я напугана до последней возможности.
О ВПЗР этого не скажешь. Непонятно, как она вообще относится к ситуации. Судя по поведению — ситуация ее забавляет. Ну если не забавляет, то вызывает жгучий интерес. Кое-что интересное происходит и с существами вокруг нее, и этому «кое-что» я не нахожу никакого объяснения: оно подпадает под категорию «сверхъестественное». Или я невнимательна к деталям, не так внимательна, как обычно бывает ВПЗР. Еще в океанариуме, находясь в нескольких метрах от трупа, она обернулась ко мне, расстегнула куртку и сказала:
— Подержи, пожалуйста, Гимбо. Я хочу осмотреть нашего жмурика поближе.
Кошка перекочевала в мои руки; она вела себя неагрессивно, но явно нервничала, худое тельце тряслось мелкой дрожью. Отвлекшись на дрожь, я даже не сразу поняла, что это — совсем не та Гимбо, в обществе которой ВПЗР провела два последних дня. Та была самой обыкновенной, беспородной, дымчато-серой, хоть и с необычным черным носом и ломаными усами. А эта…
Эта была породистой и сиамской!
И нос у нее был розовый (от прошлого остался лишь темный контур обводки), и усы — длинные, и шерсть — светлой с коричневым отливом, в полном соответствии с породой. Точно так же соответствовали породе черные лапки, черный хвост и черные очки вокруг глаз. На кошку, которая шляется по улице, предоставленная сама себе, новая Гимбо — в отличие от старой — походила мало.
Я что-то упустила.
ВПЗР между тем двинулась к трупу. Песок под ее ногами отвратительно заскрипел. А может, это был и не песок вовсе, а мертвые дафнии. Такие же мертвые, как и мужчина в рубашке, сидящий у задней стенки аквариума.
Подойдя к нему, ВПЗР снова присела на корточки и втянула ноздрями воздух.
— Н-да… Не первый день отдыхает, — сказала она.
К горлу снова подступила тошнота. И борясь со рвотными позывами, я попыталась вспомнить, есть ли в киноколлекции ВПЗР фильмы, где герои выражаются подобным циничным образом. По всему выходило, что нет. Похожий текст может быть вложен в уста американских частных детективов или полицейских при исполнении, с аппетитом жующих гамбургер над трупом недельной давности. Но ВПЗР не любит боевики, густо населенные именно такими персонажами. Она не любит Таранти но — такого же компилятора, как и она сама, только классом повыше и гораздо более изобретательного, удачливого и непредсказуемого. И — !Atenci'on! [33] — уже добившегося столь оглушительной мировой славы, что не считаться с его существованием невозможно. Приходится признать, Ти, что этот проклятый ублюдок недостижим, — сказала она как-то.
33
Внимание! (исп.)
— И конечно же, недостижим по субъективным причинам, — поддела я ее.
— К сожалению, по объективным, Ти.
Хорошо, что у ВПЗР хоть иногда бывают просветления, и она начинает понимать, что нельзя быть талантливее всех на этой земле — и по субъективным причинам, и по объективным. И вариант «Был карнавал, и я нарядилась Господом Богом» не сработает ни за что — единственный подходящий костюм был забран из проката пару тысяч лет назад.
Я стараюсь не смотреть на лицо мертвеца, возле которого хлопочет ВПЗР. Я пытаюсь сосредоточиться на Гимбо — почему она вдруг оказалась сиамской? Ни по чему, просто так; просто потому, что всех животных ВПЗР зовет Гимбо — в память о шпицбергенской собаке породы хаски. Наверное, она и сама не помнит, как выглядела эта собака. Единственное, что сохранилось в памяти, — черный бархатный нос и ломаные усы. Собака Гимбо в
— Его удавили, — заявляет ВПЗР.
Как будто и так неясно.
Это и вправду не Сабас, я отлично помню полуголого homme `a femmes на снимке с «Пилар-44», — мертвец нисколько на него не похож. Ему около тридцати, у него простоватое лицо записного растяпы. Человека, который на всех фотографиях, начиная со школьных, стоит крайним в последнем ряду — если, конечно, его не забывают позвать в кадр.
Как правило — забывают.
Даже смерть не сделала его значительнее, вот бедняга! Трудно представить женщину, которая полюбила бы его от всего сердца; трудно представить мужчину, который ненавидел его настолько, что лишил жизни. Он не является, не может являться целью ни для кого; ступенькой на пути к цели, помехой — да. Но самой целью — нет. Господи, я начинаю рассуждать так же, как и ВПЗР, я становлюсь такой же циничной!.. Так бывает всегда, когда задерживаешься в вонючем баре honky-tonk дольше обычного — все пропитывается его тлетворным, спертым запахом — и одежда, и волосы, и душа.
— Что будем делать? — спрашиваю я у ВПЗР.
— А что мы можем сделать? Разве что вынести его, — ВПЗР кивает на труп, — на свежий воздух. Может, оклемается?
— Не вижу поводов для шуток.
— А я не вижу способов решения проблемы. В том плане, что с этим трупом мы не можем сделать ровно ничего. Кроме как констатировать смерть, наступившую несколько дней назад в результате удушения.
— Надо каким-то образом попытаться вызвать полицию…
— Телефоны не работают, — напоминает мне ВПЗР. Она как будто даже рада этому обстоятельству.
— Предлагаете тупо сидеть на Талего и ждать?
— Отчего же? Можно обследовать остров повнимательнее. Вдруг найдется еще какое-нибудь тело?
Сволочной honky-tonk, видимо, работает круглосуточно. Нет даже технического перерыва, чтобы выгрести из нужников кучу использованной бумаги, снять налет дерьма со стен и протереть зассанные сиденья унитазов.
— Все. Больше не могу здесь оставаться.
— А ведь я предупреждала тебя, Ти. Лучше не входить сюда. Лучше вообще не входить, если не можешь остаться.
— Вы решили остаться?
— Не стоит демонизировать меня, детка. Я и сама хочу побыстрее выбраться. — ВПЗР шарит по карманам трупа с таким бесстрастием, что меня начинает трясти мелкой дрожью, совсем как видоизмененную кошку Гимбо.
— Хотите выбраться с Талего?
— Для начала — из этого импровизированного недо-океанариума.
В карманах убитого не так уж много всего — скомканные фантики, монетки, сложенный вчетверо лист бумаги; ВПЗР достает его из заднего кармана джинсов и перекладывает себе в куртку.