Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина
Шрифт:
Ждал у моря — волеизъявления волн.
Шли недели и месяцы его «европейского образа жизни» в Одессе — но подсказок, необходимых для мощного творческого рывка вперед, все не было…
Осень — это прекрасно, однако осень на осень не приходится…
«Мне скучно, милый Асмодей, я болен, писать хочется — да сам не свой», — жаловался Пушкин князю Вяземскому 19 августа 1823 года (XIII, 66).Спустя неделю он сообщил о том же брату Льву и поставил себе диагноз: «У меня хандра» (XIII, 68).Тем не менее поэт продолжал трудиться над первой главой «Евгения Онегина» и осенью, в октябре, завершил ее. В черновике под последней строфой он зафиксировал дату окончания работы: «22 Octobre 1823 Odessa» (VI, 258).
Позднее
Тут же, на следующей странице тетради (ПД № 834), фактически не переводя дыхания, поэт приступил ко второй главе романа.
Здесь его протеже Онегин вынырнул из клубов дорожной пыли и добрался-таки на почтовых до унаследованной деревни, где обустроился в «почтенном замке», мигом, толком и не познакомившись, рассорился с окрестными помещиками, но зато коротко сошелся с Владимиром Ленским.
Однако работа по «набиранию строф» в данную главу явно не спорилась. Заряд энергии, обретенный на старте, неумолимо таял. «Пишу спустя рукава», — признавался Пушкин приятелю (XIII, 73).О чем писать в этой песни — он по большому счету еще не знал, и поневоле поэту приходилось «забалтываться донельзя» (XIII, 75).«Развитие рассказа во второй главе, — размышляет один из наиболее глубоких отечественных пушкинистов, — наводит на странную мысль о том, что это повествование, имея композицию, не имеет структуры; автор, словно не утруждая себя строительством, раскладывает звенья повествования на плоскости; есть последовательность, но не просматривается система, не видно центра; нет события, организующего все вокруг себя. Действие и в самом деле как будто „еще не началось“, и повествование ограничивается представлением героев» [181] .
181
Непомнящий В.Пушкин. Избранные работы 1960–1990-х гг. В 2 т. Т. 2: Пушкин. Русская картина мира. М., 2001. С. 69. (Выделено автором.)
Создается впечатление, что каждая строфа давалась Пушкину в том злосчастном октябре с превеликим трудом, прямо-таки через силу. Он пишет без плана, без вдохновения, «захлебывается желчью» (XIII, 80) — и развлекает себя за письменным столом разве что тем, что регулярно подсчитывает стихи в вымученных строфах. Наконец таковых строф наскреблось аж пятнадцать, затем автор прибавляет к ним («в столбик») стихи еще двух строф. В другой записи на полях вялого черновика романа он вычисляет количество стихов уже в восемнадцати строфах (XVII, 312).
Позднее пушкинисты определили, что такой «алгебре» поэт предавался в промежутке между 23 октября и 3 ноября 1823 года.
Мнится, что эта декада была самым серьезным испытанием для «Евгения Онегина» и его создателя: едва начавшийся роман того и гляди мог быть заброшен насовсем или отложен в долгий ящик. Поэт натурально выдыхался, нервничал — и, захлопывая опостылевшую черновую тетрадь с «большим стихотворением», бежал из дому, предпочитая быть удачливым «презид<ентом> попойки», посещать холостяцкие заведения, просто «пить, как Лот содомский» (XIII, 73).
Он словно обиделся, и крепко, на праздную, так немилосердно умолкшую Жизнь — и по мелочам мстил ей, изменял на стороне.
А Жизнь на самом деле уже не дремала— в те дни она незаметно трудилась над сюжетом, потихоньку сводила и расставляла по местам действующих лиц и, кроме того, посылала Пушкину обнадеживающие весточки: мол, терпи, надо ждать и надеяться, оглядись и смекни — вожделенные событияприближаются и вот-вот с тобой, поэт-летописец, произойдет что-то необыкновенное…
Самое любопытное, что он фиксировал
Прошло немало десятилетий — и на пушкинском листе с многократными подсчетами натужных строф и стихов «Евгения Онегина» исследователи обнаружили автопортрет поэта, а также ряд женских портретов, и среди них — изображение Марии Раевской. На соседних страницах той же тетради были найдены и атрибутированы еще несколько ее графических портретов [182] .
182
Жуйкова. С.97–98 (№ 171–174; определения А. М. Эфроса и Т. Г. Цявловской). См. также: Летопись. С. 370.
Так было установлено приблизительное время появления в Одессе нашей героини, которую сопровождали в поездке мать Софья Алексеевна и младшая сестра Софья. Принято считать, что Раевские приехали из Киева в город у моря на исходе октября или, в крайнем случае, 1–3 ноября. (Ноябрьская датировка представляется нам маловероятной.)
Ясно, что сразу после приезда девушка поспешила встретиться с поэтом и виделась с ним, быть может, не единожды. Нетрудно догадаться, что творилось тогда в душе Марии (которая, еще раз напомним читателю, недавно отвергла графа Густава Олизара). Искренне радовался свиданию с приятельницей и Пушкин. Как повзрослела и похорошела «та девочка» за истекшие годы и как неслыханно повезет ее избраннику!
Его рисунки стали следствием этой встречи (или встреч).
А затем произошли события, которые навсегда определили судьбу Марии Раевской, Пушкина — и оказавшегося в угрожающем положении романа в стихах «Евгений Онегин».
В пушкинской тетради с черновиками второй главы романа, на полях той самой страницы, где располагалась XVII строфа, внезапно появилась такая шифрованная запись:
«3 nov. 1823
ub.d. М. R.» (XVII, 236).
Некоторые ученые развертывают ее следующим образом:
«3 nov<embre> 1823
u<n> b<illet> d<e> M<arie> R<ayevscky>»,
то есть:
«3 ноября 1823
письмо от Марии Раевской» [183] .
Рядом с этой заметкой, с виду вполне будничной, — пушкинские рисунки женских профилей, и среди них два изображения нашей героини (одно из них, по наблюдению М. Д. Беляева, зачеркнуто «как неудавшееся») [184] .
183
Правда, первый публикатор данной записи П. И. Бартенев (РА. 1881. № 1. С. 228), а вслед за ним В. Е. Якушкин (PC. 1884. № 6. С. 69) и некоторые другие пушкинисты расшифровывали загадочные инициалы иначе: «Madame Riznic», имея в виду Амалию Ризнич (ок. 1803–1825), жену негоцианта, которой увлекался поэт в Одессе. Однако еще М. А. Цявловский резонно возразил сторонникам этой версии, что «едва ли в интимной записи Пушкин назвал бы Амалию Ризнич „Мадам Ризнич“» (XVII, 236).Еще менее убедительным выглядит чтение, предложенное В. Б. Сандомирской — «Maiguine Ralli» (т. е. Майгин <Мариола> Ралли, кишиневская приятельница поэта). Несостоятельность обеих текстологических гипотез заключается прежде всего в том, что они жестко локализованы во времени и пространстве и рассматривают полученное поэтом письмо как обыденную «интрижку», коим несть числа, как одесский эпизод,не имеющий продолжения и глобальных последствий для жизни и творчества Пушкина в двадцатые и тридцатые годы.
184
Жуйкова.С. 98–99 (№ 175, 176; определения А. М. Эфроса и М. Д. Беляева).