Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина
Шрифт:
Читатель вправе требовать доказательств — что ж, клятвенно обещаем: они скоро будут предъявлены.
В последующих главах «Евгения Онегина», вплоть до последней строфы последней песни романа, были новые события, эпизоды и строки, так или иначе связанные с нашей героиней, — и о них речь тоже впереди.
Присутствовало в образе Татьяны, как сказано выше, и кое-что навеянное встречами Пушкина с другими женщинами. Роль таковых «идеалов» в дальнейшем развитии центрального образа романа нельзя недооценивать, но еще важнее постичь, что она всегдаимела строго означенные границы. Поэт, как рачительный хозяин, охотно прибегал к услугам окружавших его «идеалов» — но при этом действовал с постоянной оглядкой на Идеал, сверялся с ним по всякому поводу и отбирал в поэзию от бескорыстных прелестниц только то, что никак не противоречило основополагающим характеристикам изначального и главного прототипа. По нашим наблюдениям (которые следовало бы продолжить, обобщить и тщательно прокомментировать в особой работе), в черновиках поэта есть
Отсюда вытекает, что Мария Раевская была для Пушкина не только Идеалом Татьяны Лариной, но и его заочной преданной ларницей [191] , оберегательницей определенных внешних и внутренних параметров этого образа.
Поэт сразу — и пылко, нежно — полюбил свою Татьяну.
Но вот что этому сопутствовало и что удручает: даже в черновиках, где допускаются самые смелые заигрывания с фабулой, Пушкин не пытался искать следов другой любви — онегинской. Потому что невозможно, да и попросту бесчестно, было в такомромане навязывать такомуперсонажу (Он+ego) через силу то, чем был, к несчастью, обойден тогда сам автор.
191
«Род ключницы в боярском доме, которой поверялись припасы» (В. И. Даль).
К этим стихам из четвертой главы есть почти не меняющие их сути наброски: «В нем сердца оживился сон», «Смутили в нем кровь», «Страстей быть может пыл старинный» и т. п. (VI, 345–346).(Заметим в скобках: рифмы к слову «кровь» — не найдено.) В целом строфа, как водится у Пушкина, донельзя измарана вписанными и зачеркнутыми вариантами, однако стих «Им на минуту овладел» на удивление чист, безальтернативен — слова выговорены набело сразу и навсегда, без каких бы то ни было колебаний.
В аналогичном виде остывающий ежесекундно стих перекочевал и в окончательный текст.
Получается, что только минутутронутый письмом девушки Евгений вслушивался в себя, на всякий случай поскреб по сусекам, пребывая в каких-то сомнениях, а затем поборол колебания — и vale! [192] Да и бороться-то ему, по всем признакам, особо не пришлось…
Онегин не был виноват — так распорядилась Жизнь.
Муза явилась Пушкину прежде любви.
192
Прощай! (лат.).
Как мы старались показать в этой главе, Мария Раевская, находясь осенью 1823 года в Одессе, отправила Пушкину тайное письмо, которое «дышало любовью невинной девы». Ее послание было анонимно и написано по-французски. Вероятно, на нем красовалась наивная «облатка розовая» ( VI, 68, 320) — маленькая уступка моде, «кружок из клейкой массы или проклеенной бумаги, которым запечатывали конверты» [193] . Настаиваем, что девушка приложила к сложенной ( VI, 61)эпистолии и вырезную сердоликовую печать.
193
Лотман Ю. М.Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1983. С. 231.
Точного содержания ноябрьского письма Марии мы уже никогда не узнаем: письмо было уничтожено.Однако сохранившийся его краткий конспект на русском языке, сделанный рукой Пушкина, и романное письмо Татьяны Лариной, восходящее к реальному одесскому документу, похоже, позволяют крайне приблизительно реконструировать некоторые фрагменты послания Раевской — ее «письма любви».Вот какая получилась у нас контаминация текстов:
ПИСЬМО М. Н. РАЕВСКОЙ к А. С. ПУШКИНУ (Перевод с французского) [194]
<… > [195] Мой стыд, моя вина теперь известны вам. Я знаю вас уже, [и] я знаю, что вы презираете [меня]. Я долго хотела молчать. Я думала, что вас увижу, [что смогу] <вас видеть иногда>, <слушать вас>, <подать вам руку>. Вы [же не приходите], <говорят — вы нелюдим, в гостях [вам] скучно>. Зачем
[На этом] <кончаю>. <Жар волнует во мне и мысль, [и] кровь>. Но перечитывая письмо, я силы не имею подписаться. Отгадайте [мое имя сами]. Я же [надеюсь на вашу честь и] <смело ей себя вручаю>.
194
В предлагаемой версии за основу взят пушкинский экстракт, который кое-где дополнен (в ломаных скобках) цитатами — этакими фразеологическими «мостиками» — из черновиков Татьяниного письма (черновые рукописи поэта, думается, чуть «ближе» к одесскому оригиналу М. Н. Раевской и в большей степени сохраняют его изначальный, «и увлекательный, и вредный», аромат, нежели многократно правленный канонический текст). В квадратных скобках помещены слова, придающие эпистолии логическую и стилистическую стройность (эти слова, сверяясь опять-таки с письмом Татьяны, рискнул вставить в реконструируемый текст автор данной книги). Текст реконструкции приведен в соответствие с современными нормами орфографии и пунктуации.
195
Первая часть письма, вероятно, самая откровенная, восстановлению не подлежит.
Исповедальное письмо нашей героини, «где всё наруже, всё на воле» ( VI, 174),безусловно, не могло остаться без пушкинского ответа. Спустя некоторое время после 3 ноября произошло свидание и решительное объяснение поэта с Марией. В каком месте Одессы и когда состоялась эта встреча — в точности, к сожалению, неизвестно. Зато совершенно ясно другое: Пушкин в ходе разговора «прервал тяжелый сон» девушки и лишил ее всех надежд.
Позднее, в восьмой главе «Онегина», Евгений, ошеломленный изменившейся Татьяной, вспомнил былое:
Ужель та самая Татьяна, Которой он наедине, В начале нашего романа, В глухой, далекой стороне, В благом пылу нравоученья, Читал когда-то наставленья, …………………………… Та девочка, которой он Пренебрегал в смиренной доле… (VI, 174).Для комментирования последнего стиха не надо обкладываться лингвистическими словарями и справочниками: и без лексиконов очевидно, что добровольное и по большей части приятственное пребывание Евгения в деревне (кстати, «прелестном уголке») никак нельзя назвать «смиренной долей» героя. (В противном случае жизнь Ленского или, допустим, Петушкова с Пустяковыми и Фляновым, в своих основах мало чем отличавшуюся от онегинской, придется величать так же, что, мягко говоря, куриозно.) Все это сказано поэтом не про Онегина — сказано (в очередной раз) про себя, некогда принудительно переведенного по службе на Юг.
И «пренебрег» там, в Одессе, семнадцатилетней «девочкой» тоже он — Пушкин.
Поэт все еще довольствовался обществом и дарами совсем других женщин — таким мирком, где не нашлось, и не могло найтись, места для Марии Раевской.
Не сомневаемся, что Пушкин во время свидания был предельно тактичен, тщательно подбирал слова, рассыпал комплименты и всячески старался утешить бедную девушку. Скорее всего, его речи, адресованные Марии, походили на тираду Онегина (которая, в свою очередь, имела немало общего с обращенными к Черкешенке излияниями заглавного героя «Кавказского пленника»: «Забудь меня…» и т. д.).
Возможно, для кульминации была избрана какая-то липовая аллея [196] . Мария Раевская, едва дышавшая и не решавшаяся возражать, с трудом понимала смысл негромкого пушкинского монолога — примерно следующего:
«Когда б я думал о браке, когда бы мирная семейственная жизнь нравилась моему воображению, то я бы вас выбрал, никого другого — я бы в вас нашел… Но я не создан для блаж<енства> etc. (не достоин). Мне ли соединить мою судьбу с вами. Вы меня избрали, вероятно я первый ваш passion [197] — но уверены ли — позвольте вам совет дать» (VI, 346;выделено Пушкиным) [198] .
196
В черновиках романа говорится про «липовые аллеи» или «липовый лесок» (VI, 328).Такими аллеями как раз славилась Одесса.
197
Предмет страсти, любви (фр.).
198
Цитируется прозаический вариант исповеди Онегина, имеющийся в черновой тетради Пушкина.