Мария

Isaacs Jorge

Как только я пришла домой, я зашла в швейную комнату к маме: Мария была с ней, сестры ушли в ванную. Ответив на мое приветствие, Мария опустила глаза к шитью. Мама обрадовалась моему возвращению: дома были напуганы задержкой, и в этот момент за мной пришли. Я разговаривала с ней, размышляя об успехах Джозефа, а Мэй вычищала языками мои платья от налипших на них сорняков.

Мария снова подняла глаза и устремила их на букет лилий, который я держал в левой руке, а правой опирался на ружье: мне показалось, что я понял, что она хочет их, но неопределенный страх, определенное уважение к матери и моим намерениям на этот вечер не позволили мне предложить их ей. Но я с удовольствием представлял, как красиво будет смотреться

одна из моих маленьких лилий на ее блестящих каштановых волосах. Наверное, они предназначались ей, ведь утром она собирала цветы апельсина и фиалки для вазы на моем столе. Когда я вошел в свою комнату, то не увидел там ни одного цветка. Если бы я нашел на столе свернувшуюся гадюку, я бы не испытал того же чувства, что и отсутствие цветов: ее аромат стал чем-то вроде духа Марии, который бродил вокруг меня в часы учебы, который колыхался в занавесках моей кровати во время ночного сна..... Ах, значит, это правда, что она меня не любила, значит, мое прозорливое воображение смогло меня так обмануть! И что мне делать с букетом, который я принес для нее? Если бы в этот момент, в этот момент обиды на свою гордость, обиды на Марию, рядом была другая женщина, красивая и соблазнительная, я бы отдал его ей с условием, что она покажет его всем и украсит им себя. Я поднес его к губам, как бы прощаясь в последний раз с заветной иллюзией, и выбросил в окно.

Глава XI

Я постарался быть веселым до конца дня. За столом я с восторгом рассказывал о красивых женщинах Боготы, нарочито превозносил грации и остроумие П***. Отцу было приятно слушать меня: Элоиза хотела, чтобы послеобеденный разговор затянулся до ночи. Мария молчала; но мне показалось, что щеки ее иногда бледнели, и к ним не возвращался их первобытный цвет, как к розам, которые в течение ночи украшали пир.

К концу разговора Мэри сделала вид, что играет с волосами Джона, моего трехлетнего брата, которого она баловала. Она терпела до конца; но как только я поднялся на ноги, она ушла с ребенком в сад.

Всю вторую половину дня и до самого вечера приходилось помогать отцу по хозяйству.

В восемь часов, после того как женщины прочитали обычные молитвы, нас позвали в столовую. Когда мы сели за стол, я с удивлением увидел одну из лилий на голове Марии. В ее прекрасном лице была такая благородная, невинная, милая покорность, что я, словно притянутый чем-то неведомым мне доселе, не мог не смотреть на нее.

Любящая, смеющаяся девушка, такая же чистая и соблазнительная женщина, как те, о которых я мечтал, – такой я ее знал; но, смирившись с моим презрением, она была для меня новой. Смирившись, я почувствовал себя недостойным взглянуть на ее чело.

На некоторые вопросы, заданные мне об Иосифе и его семье, я ответил неправильно. Отец не смог скрыть моего смущения и, обратившись к Марии, сказал с улыбкой:

–Красивая лилия в твоих волосах: я не видел такой в саду.

Мария, стараясь скрыть свое недоумение, ответила почти незаметным голосом:

–Такие лилии есть только в горах.

В этот момент я уловил доброжелательную улыбку на губах Эммы.

–А кто их послал?
– спросил мой отец.

Замешательство Марии уже было заметно. Я посмотрел на нее, и она, видимо, нашла в моих глазах что-то новое и обнадеживающее, потому что ответила с более твердым акцентом:

–Ефрем бросил несколько штук в сад, и нам показалось, что, поскольку они такие редкие, жаль их терять: вот одна из них.

Мэри, – сказал я, – если бы я знал, что эти цветы так ценны, я бы сохранил их для вас; но они показались мне менее красивыми, чем те, которые ежедневно ставят в вазу на моем столе.

Она поняла причину моего недовольства, и взгляд ее сказал мне об этом так ясно, что я боялся, как бы не раздались удары моего сердца.

В тот вечер, когда семья выходила из салона, Мария случайно оказалась рядом со мной. После долгого колебания я наконец сказал ей голосом, выдававшим мои эмоции: "Мария, это для тебя, но я не смог найти твои".

Она заикалась о каких-то извинениях, когда, споткнувшись о мою руку на диване, я непроизвольным движением схватил ее за руку. Она замолчала. Ее глаза удивленно посмотрели на меня и скрылись от меня. Он озабоченно провел свободной рукой по лбу и склонил на нее голову, погрузив голую руку в ближайшую подушку. Наконец, сделав над собой усилие, чтобы разорвать эти двойные узы материи и души, которые в такую минуту соединяли нас, она поднялась на ноги и, как бы завершая начатое размышление, сказала мне так тихо, что я едва расслышал ее: "Тогда… я буду каждый день собирать самые красивые цветы", – и исчезла.

Души, подобные душе Марии, не знают мирского языка любви, но при первых ласках любимого они вздрагивают, как мак лесной под крылом ветра.

Я только что признался Марии в любви; она побудила меня признаться ей в этом, смирившись, как рабыня, чтобы собрать эти цветы. Я с восторгом повторял про себя ее последние слова; ее голос все еще шептал мне на ухо: "Тогда я буду каждый день собирать самые красивые цветы".

Глава XII

Луна, только что взошедшая в глубоком небе над высокими гребнями гор, освещала склоны джунглей, местами выбеленные верхушками ярумо, серебрила пену потоков и распространяла свою меланхоличную прозрачность на дно долины. Растения выдыхали свои самые мягкие и таинственные ароматы. Эта тишина, прерываемая лишь журчанием реки, как никогда радовала мою душу.

Опираясь локтями на оконную раму, я представлял себе, как вижу ее среди кустов роз, среди которых я застал ее в то первое утро: она собирает букет лилий, принося свою гордость в жертву своей любви. Это я отныне нарушу детский сон ее сердца: я уже мог говорить ей о своей любви, сделать ее предметом своей жизни. Завтра! Волшебное слово, ночь, когда нам говорят, что нас любят! Ее взгляд, встретившись с моим, уже ничего не мог бы скрыть от меня; она была бы украшена для моего счастья и гордости.

Никогда июльские рассветы в Кауке не были так прекрасны, как Мария, когда она предстала передо мной на следующий день, через несколько минут после выхода из ванны, ее черепаховые волосы были распущены и наполовину завиты, щеки были нежно-блеклого розового цвета, но временами разгорались румянцем, а на ласковых губах играла та самая целомудренная улыбка, которая показывает в таких женщинах, как Мария, счастье, которое им не удается скрыть. Ее взгляд, теперь уже более милый, чем яркий, свидетельствовал о том, что сон ее уже не так безмятежен, как прежде. Подойдя к ней, я заметил на ее лбу изящное и едва заметное сжатие, что-то вроде притворной суровости, которую она часто использовала по отношению ко мне, когда, ослепив меня всем светом своей красоты, навязывала молчание моим губам, собираясь повторить то, что она так хорошо знала.

Для меня уже было необходимо, чтобы она постоянно была рядом со мной, чтобы не терять ни одного мгновения ее существования, отданного моей любви; и, довольный тем, чем я обладал, и все еще стремясь к счастью, я попытался устроить рай в отцовском доме. Я рассказал Марии и сестре о своем желании заниматься под моим руководством начальным образованием: они снова с энтузиазмом отнеслись к этому проекту, и было решено с этого же дня приступить к его осуществлению.

Один из углов гостиной превратили в кабинет; расстелили карты из моей комнаты; вытряхнули пыль из географического глобуса, который до сих пор лежал без внимания на столе отца; две консоли очистили от украшений и превратили в учебные столы. Мама улыбалась, наблюдая за всем этим беспорядком, в который превратился наш проект.