Марькина муза
Шрифт:
– Клутые котики! Я в садик возьму, да?
Марика перекашивает. Глупость. Ну, рисунки, ну наивные, что такого? А все равно: словно его голым застали.
– Нельзя, - рычит Марик, спешно собирая и пихая все обратно в ящик.
Забыл запереть, спрятать ключ? Или эта проныра подсмотрела, где, и нашла?..
– Котиков! Хочу котиков! Отдай, отдай!
Как-то выходит, что он уже рвет эти несколько позорных страничек. Пополам. И еще раз пополам. Давно надо было...
Нытье мигом переходит в дикий захлебывающийся вой:
– Котикиииии!
Через час они
Ее персональная книжка-с-картинками! Котики забыты, заказчик пожелал комикс про газодышащего дракона...
Четыре разворота с обложкой - меньше чем за час. Марику и смешно и досадно: даже эта кривая почиркушка "на отвяжись" куда лучше его первых опытов...
Дело сделано, Лилька удовлетворена. Но остается странная неудовлетворенность, зуд в пальцах. Не веря себе, Марик спрашивает:
– Хочешь, еще нарисуем?
– Ага! Ула!
Ну, еще бы.
Восемь, девять, одиннадцатый час. Лильке давно пора спать. У Марика ломит затылок и голова горячая, тяжелая. Но остановиться невозможно. Лилька тихонько играет рядом, то и дело подбегает, заглядывает. Ей нравится эта история - хоть и без принцесс.
Жил-был мальчик. Он был сирота и очень несчастный, потому что когда-то, еще младенцем, его заколдовала злая колдунья-лиса. Но он об этом не знал. А в деревне его боялись и не любили, но никто не хотел рассказать ему правду, потому что это была великая тайна. А мальчик на самом деле был очень сильный и смелый и мечтал стать великим героем. Он хотел иметь много-много друзей, но не умел их заводить...
– А как его звали?
– зевая, спрашивает Лилька.
– Нарито, - усмехаясь про себя, отвечает Марик.
На следующий день Лильку выписывают, и он блаженствует дома один.
Нехотя листает учебники, нехотя сидит в Нэте. Маетно как-то, неспокойно. Да и чувствует себя паршиво: температура еще держится, нос заложен, горло распухло. Как и положено задохлику, Марик любой ерундой болеет долго и основательно.
В сад за Лилькой тащится буквально "через не могу". Малышня гуляет на площадке. Сразу разражаются воплями:
– Это Лилькин брат! Это он сам нарисовал!
Лилька с гордостью прижимает к груди помятые листки - его вчерашние экспромты. Носила похвастаться.
Завидев, что еще и воспитательница машет ему рукой и желает похвалить, Марик спешно кивает ей, хватает Лильку и удирает: еще чего не хватало!
Дома Лилька ведет себя паинькой. А тут и мама возвращается пораньше: к ней в гости напросилась давняя подруга, сто лет не виделись. Мама и рада, и немного на взводе, рассеянная. Спешно выгружает покупки, наводит порядок, бросается к зеркалу, потом - наряжать и причесывать Лильку. Пристает к Марику с лекарствами и требованиями хоть что-нибудь поесть...
Скоро является подруга - расфуфыренная, преувеличенно радостная. Хватает Лильку: ах, какой ангелочек! Ах, у меня для тебя тут подарочек! Переключается на Марика: ах, одно лицо, ну ты подумай!..
– Здрасьте. Вы извините. Я заразный.
Марик уползает к себе, валится без сил и лежит так долго-долго. А визгливо-радостный голос все просачивается, саднит, достает:
– Прелесть, ну прелесть! Как удачно, что она - в тебя! Да, моя киса? Знаешь, какая твоя мама была красавица? О, она и сейчас, конечно...
Марик просыпается уже ближе к ночи. Страшно хочется пить. Он бредет к кухне, но так и замирает в коридоре, в темноте, перед дверью. Он ненавидит это: подслушивать, таиться. Но войти не может. И уйти тоже.
Противный голос, чуть приглушенный, все разливается:
– ...А какая была пара, а? Весь курс с вас балдел: красота, романтика! Как он тебя звал-то? Звезда моя?
– Комета...
– у мамы голос отрывистый, ломкий.
И Марик словно видит, как она стоит сейчас у приоткрытого окна, обхватив себя одной рукой, и курит, курит без конца. Прямая, застывшая. Словно внутри у нее острое лезвие, чуть шевельнешься - и оно резанет по живому...
А дура-тетка будто и не понимает. Или понимает, но думает, что так лучше. Болтает, болтает.
– ...Ну да, кризис. Тогда у многих бизнеса рухнули... И что же, вчистую?.. О, даже так! Ох, черт... И в ай-ти он уже больше не вернулся?.. Ах, фитнес-центр... Тренером, ты серьезно?.. Ну да, он же у нас всегда был спортсмен, помню-помню...
Тетка квохчет. А мама щелкает и щелкает зажигалкой, говорит что-то сухо, едва слышно.
...Он пытался потом пробиться, но... Ну да... Да и раньше еще... Да и не в этом дело. Он же буквально на стенку лез, понимаешь же, каково это: вот так все потерять?.. Смириться не мог. Из-за этого так и... Нет, он пытался. Устраивался лишь бы куда, зарабатывал копейки, терпел, мучился. И все ведь - молча, все в себе, ну и... Да нет, я его не виню. Я и сама хороша, но не до того ведь было: пахала на трех работах, и ипотека эта чертова - до сих пор вот плачу, полтора года еще... Марька как раз в школу пошел, пришлось на пятидневку перевести, чтобы не видел лишний раз, как он тут...
Да кодировался, без толку... Его ж так и жрало это изнутри: нереализованность, амбиции. Гордость, чтоб ее, не хотел у меня на шее сидеть... Ну, вот и влез в ту авантюру... Как окрыленный носился. Пить бросил, и, главное, деньги пошли... И я ведь тоже поверила, понадеялась...
Нет, слава богу, год условно всего... Слушай, Лер, вот честно: я не вникала. Сразу - все. Вот как отрезало, знать ничего не хочу. Иначе бы сдохла просто. Я ж на пятом месяце была, деваться уже некуда. Понадеялась сдуру, оставила - и вот, на тебе... Спасибо, мама тогда помогла, иначе не знаю, как бы...
Нет, нет, нас не коснулось. Он и обещал, сразу: сам все покроет. Знаю, что квартиру родительскую продал - там сталинская высотка, в центре, свекор покойный дипломатом был... Ну, а как?.. В общаге где-то. Работает вахтно, говорит: нормально... Да предлагала я продать эту, разменяться - отказался...
Ну, видится, конечно... Лилька его обожает. А Марька... Ох, не знаю, Лер, вот честно... Иногда думаю, может, лучше было бы им и вовсе не... Марька ведь все понимает, все! И ведь такой же: варит, варит это в себе, слова лишнего не вытянешь... Господи, он ведь даже расти перестал! Третий год одежду одного и того же размера покупаю...