Маркиз де Сад
Шрифт:
Вскоре после перевода в лечебницу, 21 августа, его дядюшку, оставшегося в живых, приора Тулузского, постигнет удар. Глава Ордена святого Иоанна Иерусалимского просуществовал между жизнью и смертью еще месяц. Все это время он находился в своем парижском доме в Сен-Клу и умер 28 сентября. Оставленное им наследство по закону должно было перейти младшему сыну Сада, в то время как его тетушке, мадам де Вильнев, пришлось довольствоваться оставшимися в доме вещами.
С Рене-Пелажи маркиз виделся едва ли не в последний раз. 11 мая она писала о себе, что в возрасте сорока семи лет «становится старой и слабой». По мере того как беспорядки в Париже разрастались, Рене-Пелажи хотела только одного — покинуть город. 8 октября вместе с дочерью и горничной она в экипаже бежала, «чтобы не быть схваченной простолюдинками, которые силой забирали из домов других и пешком по грязи и в дождь гнали их в Версаль, дабы взять короля». К этому времени запасы еды в Париже значительно истощились. Люди верили, что, если король будет в столице, продовольственные поставки улучшатся. 24 октября Рене-Пелажи оказалась в безопасности Эшоффура. «Я в деревне, — писала она, — но, не из-за страха быть повешенной на фонарном столбе, не из-за страха перед мужиком с большой бородой, который рубит головы, а потому что боюсь умереть с голоду — ведь у меня нет ни су».
Осенью 1890 года в Париже состоялась Национальная Ассамблея. Собравшихся главным образом волновали права и вопросы демократии, хотя основная масса ее членов мечтала увидеть страну демократической республикой не больше, чем их предшественники в Англии после славной революции 1688—1689 годов. В своем настоящем положении Сад едва ли мог рассчитывать, что реформаторы или революционеры станут относиться к нему с почтением. Он только заметил, как революция внесла в его жизнь единственную перемену: служители в Шарантоне избивали и грабили с меньшими угрызениями совести. Преследование невинных и триумф преследователей — все это лишь художественным прием, которым Сад пользовался для достижения авторского замысла. Что касалось реальности, то в жизни подобные вещи вызывали у него глубокое возмущение, тем более когда в роли жертвы выступал он сам.
В начале 1790 года ничто не предвещало освобождения из Шарантона. Ему было почти пятьдесят лет, и он мало что знал о мире, от которого его изолировали в возрасте тридцати семи лет. Но колесо фортуны порой вращается с неимоверной скоростью, и в период революции жизни многих тысяч людей претерпевают глобальные изменения. В случае с Садом судьба приготовила ему неожиданно хорошие известия. 2 апреля 1790 года он получил сообщение, что вправе покинуть лечебницу для умалишенных. Его личная судьба не волновала никого, но существовал декрет, согласно которому свободу обрели все узники, находившиеся в заточении без суда и следствия. Как выяснилось, маркиз относился именно к этой категории. Как бы то ни было, но он не стал хозяином собственной судьбы. Однако Сада предупредили, чтобы он не искал встреч с Рене-Пелажи, поскольку она практически излечилась от своей привязанности к нему и приказала не допускать его в Эшоффур или монастырь в Париже, где обитала. Из элегантного здания в тенистом парке Шарантона маркиз вышел в порядком изношенной одежде и с жалкой горстью монет в кармане. Он двинулся вдоль Сены в западном направлении, в восточный район Парижа, намереваясь навестить контору господина де Милли, адвоката, занимавшегося его делами в городе.
Глава десятая
Гражданин Сад
— 1 —
Сад оказался на свободе в тот момент, когда мир словно повернулся лицом к разумному и доброму. Франция с выбранной демократическим путем Национальной Ассамблеей и королем, исполнявшим функцию главы государства, но не имевшим абсолютной власти, находилась на стадии становления конституционной монархии.
Летом 1790 года парижане и в искусстве, и в политике хлебнули воздуха свободы. Но свободу Людовик XVI и силы реформы могли сохранить, лишь соблюдая взаимное уважение. Неудивительно, что по мере того как беспорядки усиливались, Людовик XVI и Мария-Антуанетта все чаще с тоской задумывались, не стоит ли прибегнуть к помощи Пруссии и других могущественных держав, чтобы контрреволюционным путем снова сделать короля хозяином ситуации. Это желание восстановить власть не стало просто очередной амбициозной мечтой реакции. На большой территории Франции царили анархия и произвол. Роялисты сражались с повстанцами, а революционные фракции дрались между собой.
Для Сада же на первом месте стоял вопрос о физическом и финансовом выживании. 2 апреля 1790 года, в день, когда он вышел из Шарантона, стол и кров в своем доме на рю дю Булуар ему предложил господин де Милли. Через четыре дня Сад съехал от него, сняв номер в отеле «Дю Булуар» на той же улице. Он тотчас написал Гофриди, своему юридическому поверенному в делах в Апте. В письме маркиз просил три тысячи франков из налогов, собранных с его земель, так как иных средств к существованию не имел.
Но вскоре Сад узнал, что с первыми шагами революции его доход с Ла-Косты и других земель в Провансе пошатнулся, хотя самой собственности он пока не лишился. Преданные жители Ла-Косты, защищавшие его в свое время от полиции, теперь стали демократами и равноправными гражданами, осознавшими свое положение и права, и не хотели расставаться с тем, что отбирали у них при старом режиме. Их традиционное непослушание, когда-то сослужившее ему хорошую службу, на этот раз работало против Сада. Его больше не будут встречать с песнями украшенные лентами пастушки. В мае 1790 года маркиз написал письмо другому своему другу, адвокату Рейно в Экс, в котором заверил, что, учитывая сложность обстановки в Провансе, в ближайшее время поездка туда в его намерения не входит. «Мне нужно решить здесь важные вопросы, и страх быть вздернутым на демократической виселице заставляет меня отложить путешествие до следующей весны». Он не иронизировал. В скором времени Гофриди пришлось скрываться, так как он сочувствовал роялистам и считался представителем бывшего аристократа.
Получив от Гофриди денежный перевод, Сад снял комнаты. В своих письмах к адвокату он проклинал семейство Монтрей и жаловался на утрату почти пятнадцати томов рукописей, утерянных во время разграбления и пожара в Бастилии. Некоторые из них Рене-Пелажи удалось спасти, но она взяла на себя смелость сжечь те из них, которые посчитала непристойными. Во время свиданий с женой в тюрьме Сад передавал ей также кое-какие секретные послания и бумаги, но все это тоже пропало. Освободившись из Шарантона, он направился в монастырь Сент-Ор, ее последний приют в Париже, но его, как нежеланного гостя, не приняли. Еще до конца апреля Рене-Пелажи начала приготовления к бракоразводному процессу. Но главной причиной гнева, который маркиз обрушил на голову красивой женщины, ставшей тридцать лет назад его женой, но с тех пор растолстевшей и полуослепшей, являлась потеря рукописей.
Вскоре Рене-Пелажи и Сад договорились о раздельной жизни. При разделе имущества он был обязан выплатить ей сумму в 160000 ливров, то есть те деньги, которые составляли ее долю капитала. В нынешней политической нестабильности Сад нечего не мог продать, чтобы набрать нужную сумму, в связи с этим решили, что на содержание жены он должен будет выплачивать 4000 ливров в год; кроме того, после его смерти ей полагалась основная сумма доходов с имений. Сохраняя спокойствие и разум, вот, что писала Реже-Пелажи по поводу развода 13 июня 1790 года.
«С моей стороны, решение принято после тщательных и трудных размышлений, занимавших меня некоторое время. Если господин де Сад пораскинет мозгами, он осознает причину, заставившую меня пойти на это, и поймет — иначе и быть не могло. Что касается скандала, так маркиз — мастер в этом деле. Мне бы не хотелось говорить то, что он заставит меня сказать в случае необходимости выступать в мою защиту. Но, если он вынудит меня предпринять такой шаг, я скажу».
Но уже заранее стало ясно — Сад не сможет выплачивать 4000 ливров в год, он вообще не имел для этого средств. Пробыв на свободе три месяца, маркиз отчаянно нуждался в деньгах и 23 июня снова написал своему адвокату. Это первое из многочисленных писем Гофриди на одну и ту же тему.
«Наряду с вашим посланием, я получил известие от Лиона [21] . Говорят, овец еще не стригли. Черт с ними, с этими овцами! Плевать я на них хотел, мой ученый друг! Неужели вы полагаете, что, рассчитываясь со своим мясником и булочником, я могу сказать: «Господа, овец еще не стригли»?
О да, да-да, мой ученый друг, вы будете смеяться. Я рад, что заставил вас смеяться, но пришлите мне хоть сколько-нибудь денег, иначе вы поставите меня в чрезвычайное положение и подвергнете жесточайшим трудностям. Ждать более двух недель я не могу. Сегодня 23 июня».
21
Из Ма-де-Кабан.