Маркиз Роккавердина
Шрифт:
— Ему лучше, правда? Теперь он покорный, как ягненок.
И все же у нее сжималось сердце, когда она видела, как он подолгу рассматривает свои руки, медленно поворачивая их, как притрагивается к кончикам пальцев, словно хочет сосчитать их, не замечая стекающую с губ пену. Она вытирала ее платком и следила за каждым движением его головы, за его взглядом, стараясь
— Это я! Агриппина Сольмо! Не узнаете меня, ваша милость? Я нарочно приехала сюда! Я больше не уйду отсюда!..
Потом, услышав, что он пытается что-то сказать, она опускалась перед ним на колени, брала его за руки, шарившие по одежде, и пыталась обратить на себя взгляд его казавшихся мертвыми глаз.
— Это я! Агриппина Сольмо!.. Ну, постарайтесь, ваша милость! Вспомните! Вспомните!.. Посмотрите мне в лицо!
Она приподнимала его голову за подбородок, на котором уже выросла колючая, щетинистая борода, убирала со лба волосы, падавшие на глаза, потому что голова его, точно отяжелевшая от болезни мозга, все время была опущена, и в конце концов, вскочив в порыве отчаяния, закрывала лицо руками и говорила:
— Что за наказание, господи! Что за наказание!
Она имела в виду и себя, словно большая часть вины ложилась на нее, раз маркиз убил Рокко Кришоне.
Титта приходил время от времени, чтобы составить ей компанию.
— Вы не видели его в первые дни. Он ни на минуту не затихал! Я трое суток не смыкал глаз! На него страшно было смотреть.
— А маркиза? Как же она могла оставить его?
— Благодарите бога!.. Будь она тут, вас бы здесь не было…
Он рассматривал ее. Она по-прежнему была красива, красивее маркизы: высокая, стройная, с тонким, белым, как молоко, лицом, черными глазами, черными, как вороново крыло, волосами. И в разговоре о ней с мастро Вито Титта сказал, что, по его мнению, свое первое безумство маркиз совершил, когда отдал ее в жены Рокко, который не заслуживал этого.
— Знаете, какой между ними был уговор? Он не должен был даже пальцем прикоснуться к ней… Поэтому маркиз и убил
— Что ж, он сам поднес запал к пороховой бочке… А вы как бы поступили?
— Барская прихоть!.. Нам с вами и в голову бы не пришло выставлять такое условие. И вот пострадал ни в чем не повинный человек! Маркиза не знает, что Сольмо здесь. Иначе явилась бы сюда выцарапать ей глаза. Мария говорила, что слышала, как она сказала матери: «Не могу простить его! Он убийцей стал из-за этой женщины!» И ушла от него.
— Муж всегда муж! Тем более в таком состоянии!
— Говорят, она отказалась от приданого через нотариуса… Маркиз отписал ей Поджогранде.
— Через нотариуса?
— Вы верите этому? Я бы хотел, однако, знать, кто здесь будет хозяином и кто позаботится о моих делах.
Дядя дон Тиндаро и кавалер Пергола приходили три-четыре раза в день вместе с доктором Ла Грека.
— Ах, доктор! Он совсем не хочет есть! Стискивает зубы, отворачивается. Как быть?
— Ну вот и приехали!..
Больше доктор ничего не сказал. И Агриппина Сольмо, понявшая смысл этих слов, упала на стул и, схватившись за голову, зарыдала:
— Жизнь моя! Жизнь моя!
Безутешная нежность этих слов не тронула старого дядю маркиза. Он подошел к ней и, взяв за руку, вежливо, но строго сказал:
— Вы должны понять: вам больше нельзя оставаться тут. Мастро Вито, позаботьтесь… Бедняжка!
Она уклонилась от него и бросилась к маркизу, чтобы целовать и целовать его почти безжизненные руки, которые убили из ревности к ней. И казалось, она хотела оставить тут всю свою душу, исполненную благодарности и гордости за то, что до такой степени была любима маркизом Роккавердина.
— Жизнь! Жизнь моя!
И она дала мастро Вито увести себя, не сопротивляясь, смиренная и покорная, какой была всегда. Она и сама понимала, что не может больше оставаться здесь, потому что так угодно ее судьбе!