Маркиза де Ганж
Шрифт:
— Мы только что вышли из лабиринта, — сообщила г-жа де Рокфей. — Я много слышала о нем, но побывала в нем впервые.
— Скитания по лабиринту весьма поучительны, — произнес отец Эусеб, — ибо дает пищу и зрению, и душе. О, какие возвышенные мысли о вечном посетили нас во время этой прогулки!
— Воистину, такие мысли несут нам утешение, — изменившимся голосом произнесла Эфразия, — ведь именно они сопровождают нас к той двери, за которой прекращаются все наши несчастья. Жизнь очень жестока, и в любую минуту мы можем потерять все, что нам в ней дорого, что побуждает нас любить ее самое.
— Откуда у вас такие мрачные мысли? — тихо спросил Вильфранш Эфразию. — Ведь вам жизнь преподносит только розы и скрывает от вас свои шипы.
— Вчера я тоже так думала, — таинственным шепотом ответила маркиза, — но несколько часов назад я убедилась в обратном.
— Лишь бы часы эти не заставили вас усомниться в моей любви! — пылко восклицает граф.
Маркиза смотрит на него с величайшим изумлением и уверенным голосом произносит:
— Разве я со всей ясностью не дала вам понять, что подобного рода речи не доставляют мне удовольствия? Так отчего же вы их возобновляете?
— О чем может шептаться моя жена с Вильф-раншем? — спрашивает Альфонс у Теодора, стоящего неподалеку от собеседников. — С каких это пор у них завелись секреты?.
— Вряд ли речь идет о чем-нибудь важном, — небрежно ответил аббат. — Спросите у маркизы, одно ее слово вам все разъяснит. Уверен, когда завтра мы проснемся, дело будет улажено.
Вернувшись вечером к себе, аббат нашел на камине записку от Эфразии. Вот что в ней говорилось:
«Я ничего не стану рассказывать мужу до завтрашнего дня. Сегодня он все утро будет занят делами в Ганже, так что приходите завершить начатое вами дело и, если вы по-прежнему намерены всадить кинжал мне в сердце, разите без пощады».
Разумеется, аббат не собирался отказываться от свидания: он считал необходимым довести до конца задуманную им интригу и для этого намеревался использовать все, что могло бы принести свои плоды.
Прежде чем отправиться к маркизе, он решил серьезно продумать тактику своего поведения.
«Мне предоставляется прекрасная возможность сделать признание, — рассуждал он. — Однако поспешность может меня погубить. Она обо всем расскажет мужу; и вместо того, чтобы приблизиться к цели еще на шаг, я в один миг потеряю все. Следовательно, надо продолжать делать все, чтобы заставить ее изменить супругу с Вильфраншем. Так я избавлюсь от неудобного соперника и одновременно поссорю маркизу с мужем, который, узнав про измену, либо накажет супругу, либо бросит ее, но и в том и в другом случае она, несомненно, придет ко мне».
О, какая ужасная арифметика... Но что можно ожидать от столь испорченного человека, как Теодор?
— Дорогой аббат, — оставшись наедине с Теодором, первой начала разговор маркиза,— во время вчерашней прогулки меня поразили две вещи. Первая — это подозрения, которые вы пожелали посеять в моем сердце относительно невинной прогулки моего мужа в обществе мадемуазель де Рокфей. Вторая — это загадочные обстоятельства, в результате которых я, потеряв сознание буквально у вас на руках, очнулась уже в объятиях Вильф-ранша. Как могло случиться, что вы столь легкомысленно уступили чужому человеку право оказать мне те заботы, кои должны были оказать сами и кои я в своем положении могла принять только от вас? Почему Вильфранш решил воспользоваться моей беспомощностью? Почему в оставшееся время, проведенное нами в парке, он вновь стал осаждать меня дерзкими предложениями, которые он уже высказывал два или три раза и которые я с негодованием отвергла? Только вы, брат мой, можете дать ответ на эти загадки, и я надеюсь, что вы сделаете это не столько по причине связующих нас уз, сколько из чувства дружбы.
Во время столь необычной для нее речи маркиза не смела взглянуть на аббата. Внезапно она встрепенулась и, словно желая прочесть ответ на лице его, устремила на аббата вопрошающий взор своих прекрасных глаз.
Хитроумный и изворотливый аббат де Ганж прекрасно знал, что отражением состояния души являются глаза и лицо, меняющее свое выражение посредством сокращения мускулов; мускулы приводятся в движение волею человека, и тот, кто обладает сильной волей, может придавать лицу своему любое выражение. И вот привыкший лицемерить аббат уставился на невестку с той же
дерзкой решимостью, что и она на него, с той разницей, что отвага маркизы была порождением искренности и чистоты души, в то время как в наглом взоре Теодора царили ложь, преступление и притворство.
— Сударыня, — начал аббат де Ганж, — чтобы ответить на ваши вопросы, я хотел бы понять, с какой целью вы мне их задаете. Узнав о чувстве вашего мужа к мадемуазель де Рокфей, вы изумились, но изумление мгновенно сменилось недоверием к словам моим, и вы даже не пожелали поверить фактам... Позвольте заметить вам, дорогая сестра, что логика сердца, не имеющая ничего общего с истиной, бесконечно вредит логике ума. Следуя слепой сердечной логике, мы каждодневно впадаем в заблуждение, ибо нам желательно верить только в то, что нам приятно, и мы безжалостно отбрасываем все, что внушает нам страх. Из всех побуждений, живущих в душе нашей, самым обманчивым является надежда. Вспомните, что нарисовано на прекрасной картине, вызвавшей у вас в Париже неподдельное восхищение: мы ведь не раз обсуждали ее той зимой. Как вы помните, сюжет картины прост: человек, зажав в руке светильник надежды, не позволяющий ему заметить таящуюся во мраке истину, неумолимо движется к смерти. И мы с вами понимаем, что едва под ногой его окажется отверстая могила, как надежда, будучи дочерью суетных желаний, немедленно улетучится, оставив его один на один с суровой истиной.
— Довольно мрачное вступление, братец, — заметила маркиза.
— Оно продиктовано истиной, сестрица, и отправлено вам на крыльях дружбы, дабы вы не
усомнились в моих словах. Связь, в которую вы не хотите верить,— это истина, в этом я убедился еще четыре месяца назад. Благодаря предосторожностям, предпринятым влюбленными, чтобы не вызвать подозрений у г-жи де Рокфей, они сумели скрыть свою незаконную связь. Но меня они обмануть не смогли. Признаюсь, не могу понять, зачем мой женатый брат решил связаться с незамужней женщиной, — ведь именно последствия таких связей и повергают нас в ужас! Но как бы там ни было, я совершенно уверен, что связь эта существует; и если вам желательно получить более весомые доказательства, я готов вам их предоставить.
Уверенность во взгляде маркизы постепенно ослабевала, голова ее склонилась на грудь; прекрасные глаза наполнились слезами, и из груди ее вырвались глухие, сдавленные рыдания; нервы ее были на пределе, тело содрогалось в непроизвольных конвульсиях. Легко обмануть невинную и добродетельную душу: такая душа не ведает фальши. Узнав об обмане, трепетная душа болезненно его переживает, и, не в состоянии предположить наличие фальши в других, она скорее уступит обманщику, нежели станет докапываться до истины.
Эфразия хотела взять себя в руки, дать достойный ответ, успокоиться... но усилия были напрасны, и вот уже рыдания вперемежку с горестными стонами беспрерывно рвутся из груди ее.
— О Альфонс, Альфонс! — восклицает она. — Чем я тебе не угодила, что я сделала, что ты перестал любить меня, перестал доверять мне? Вспомни, как нежно ты любил меня, как называл счастливыми только те минуты, которые проводил
со своей Эфразией... Зачем теперь ты заставляешь ее страдать от ревности, зачем решил замучить ее забвением? Коварный, неужели Амбруа-зина красивее меня, неужели она может любить тебя сильнее, чем я? Почему ты решил пожертвовать мной?.. О, почему ты ненавидишь меня, отчего жизнь моя тебя удручает?.. Ты желаешь моей смерти, а когда небо дарует тебе эту милость, лишишь меня права разделить с тобой тот склеп, который заботы твои, некогда столь нежные и деликатные, соорудили для нас обоих: другая займет в нем мое место, другая отправится с тобою в вечность. Господь создал нас друг для друга, и, если ты избавишься от меня на земле, Он все равно соединит нас на небе, и ты будешь вынужден снова полюбить меня, ибо там, на небе, ты наконец узнаешь, что последний вздох и последнее благословение мое были обращены к тебе — несмотря на твою неверность.