Маркиза де Ганж
Шрифт:
— Начну с того, сударыня, — ответил священник, — что клевета, возводимая на вашего мужа, вызывает у меня отвращение, и я, разумеется, не могу с ней согласиться. Если и есть в мире человек, чье благонравие я могу засвидетельствовать без всяких колебаний, так это господин де Ганж. Не стану повторять адресованные ему хвалы, которых и без того немало в вашем сердце и которые по справедливости ему продолжают воздавать. Установив сию истину, я мог бы обойтись без продолжения, презрев советы того, кто дерзнул вам их дать, ибо я уверен, что набраться подобных советов можно было только в местах злачных, кои я безмерно презираю. Но все же я отвечу. Извольте, сударыня, запомнить, что никогда не дозволено делать вид, что совершаешь преступление, даже когда это требуется для раскрытия подлинного преступления или для предотвращения такового. Ведь следуя внушенному вам ложному принципу, вы рискуете нанести добродетели два оскорбления вместо одного, что недопустимо, а потому неприемлемо... Повторяю, вы обязаны
отвергнуть саму идею подобного обмана, в которой собеседник ваш, судя по всему, не видит ничего предосудительного. Ваш муж ни в чем не виновен, и вам не следует делать вид, что вы виновны, тем более что вы намерены это сделать исключительно для того, чтобы узнать, как же на самом деле обстоят дела. Если он виновен, ваша безнравственная уловка ни к чему не приведет, а если невиновен, она оскорбит его. Я не стану призывать вас не доверять тому, кто посоветовал вам прибегнуть к подобного рода мерам, — не в моих привычках подозревать людей в злом умысле. Тот, кто дал вам такую подсказку, скорее всего был искренне убежден в истинности своих слов. Но не следует создавать собственное мнение на основании слабостей других, равно как волноваться из-за призраков, которые наверняка являются плодом душевной доброты того, кто вас так напугал. Не меняйте вашего поведения, сударыня; удвойте вашу нежность к невиновному супругу, и пусть эта нежность станет единственным факелом, служащим вам для того, чтобы убеждаться в истине: когда ты творишь зло, тебе трудно спрятаться; и если бы ваш супруг был виновен, чего я совершенно не могу себе представить, ваше удвоенное внимание по отношению к нему охладит его, а не воспламенит еще более. Это единственное испытание, коему вы вправе его подвергнуть, и поверьте, сударыня, оно наверняка завершится успешно, скажу больше: вы успокоитесь и узнаете истину, не надевая на себя маску преступления.
— Ах, отец мой, — воскликнула прекрасная Эфразия, — вы проливаете бальзам на мои раны!
— Не мне вы обязаны этим утешением, сударыня, — ответил Эусеб, — вы заслужили его сво-
ими благочестивыми поступками, своей молитвой, кою сотворили, прежде чем открыться мне. Господь милосердный помог вам, ибо вы всегда исполняли Его святые заповеди, Господь избрал меня вернуть вашей душе спокойствие, даруемое вам за ваше благочестие. Так пусть же вера ваша постоянно поддерживает в вас ту божественную любовь, которая недавно была темой одной из моих проповедей! И помните, сударыня, что Господь милосерд, и когда перед ним закоренелый грешник, Он протягивает к нему свою грозную длань, дабы покарать его, но когда несчастный возносит к Нему свои молитвы, Он всегда протягивает ему руку помощи.
Следуя совету отца Эусеба, г-жа де Ганж решительно отказалась выполнять указания брата, равно как и подыгрывать графу де Вильфраншу, о чем и предупредила Теодора. Предупрежденный о ее утреннем свидании со священником, аббат ни на минуту не усомнился, кому он обязан изменением в настроении Эфразии. Однако возражать он не осмелился, а лишь проникновенно произнес, обращаясь к невестке:
— Что ж! Будущее покажет, прав я или ошибался! Но каким бы ни было это будущее, в любом случае прошу вас, сударыня, усматривать в моем плане только искреннее желание услужить вам.
Но Теодор понимал, что такой добродетельный человек, как отец Эусеб, станет для него постоянным камнем преткновения и в его присутствии аббату будет крайне трудно плести интриги, сетями которых он намеревался опутать самую почтенную женщину в мире. И вот, используя имевшиеся у него связи, аббат сумел очернить
этого святого человека в глазах его начальства. Отца Эусеба вызвали в Монпелье, откуда его немедленно отправили на границу с Италией, в глухую деревушку с нездоровым климатом, где почтенный священнослужитель, не выдержав суровых условий, вскоре отдал Богу свою чистую и праведную душу, ставшую причиной его преждевременной гибели.
Устранив препятствие в лице отца Эусеба, аббат решил, что пора наконец прибегнуть к более убедительным аргументам, дабы заставить невестку исполнить его прихоть. Для этого следовало поскорее предпринять те шаги, которые он придумал вместе с Перре; последствия этих шагов мы, полагаю, наверняка вскоре увидим.
Одновременно аббат внес некоторые изменения в роль Вильфранша, а также стал торопить маркиза начать испытание его супруги, которое он сам посоветовал ему устроить. Распределив роли во всех мизансценах задуманного им спектакля, он, чтобы не навлекать на себя подозрений, отошел в сторону и занял позицию стороннего наблюдателя.
Следуя мудрым советам духовного наставника, маркиза изо всех сил старалась вновь сблизиться с мужем; но удар был уже нанесен, а потому ревность, снедавшая Альфонса, и подозрения, от которых он никак не мог избавиться, не позволяли ему вступать с супругой в откровенные разговоры, в коих оба некогда находили истинную радость. И хотя маркиза по-прежнему искала поддержку в словах отца Эусеба, ей все чаще казалось, что почтенный священник мог заблуждаться и супруг ее просто ловко скрывает свое непостоянство. С отвращением вспоминая
способы, подсказанные ей аббатом, она, уповая на целительную силу слез, ощущала острое желание выплакаться в одиночестве.
— Что с вами, дорогая Эфразия?! — воскликнула г-жа де Рокфей, застав как-то раз свою юную подругу в слезах.
Стремясь выяснить причину печали маркизы, г-жа де Рокфей увела ее в парк, где они могли поговорить без помех.
Желая избежать неприятных последствий, г-жа де Ганж опасалась сказать лишнего, а потому рассказ ее был соткан из недоговоренностей; впрочем, не будучи в курсе плетущихся в замке интриг, г-жа де Рокфей этого не заметила.
— Увы, сударыня, — робко начала г-жа де Ганж, — вы, я полагаю, уже заметили, что в последнее время Альфонс стал холоден со мной; не ведая за собой никакой вины, я тем не менее виню только себя и пытаюсь — но тщетно! — найти причину подобного охлаждения. Скажите мне, сударыня, скажите искренне: быть может, причина столь резкой перемены в отношении ко мне супруга заключается в моем собственном поведении? Не скрывайте ничего, вы же видите, я в отчаянии, ибо не знаю, как исправить положение!
— Не знаю, что вам и сказать, милая подруга, — ответила г-жа де Рокфей, — так как я не заметила ничего. Но, даже полагая, что супруг испытывает равные с вами чувства, позвольте заметить, что вы плохо знаете мужчин: их несправедливость по отношению к нам поистине чудовищна, ибо чем больше мы позволяем им читать в наших сердцах, тем больше они полагают себя свободными от обязанности отвечать на наши чувства. Следовало бы, говоря прямо, поменьше
любить их, тогда они наверняка стали бы любить нас больше; выказывая нам свою холодность, они, похоже, возмещают урон, понесенный ими в период ухаживания за нами, когда они делали все, чтобы нам понравиться. Но ухаживания — в прошлом, и им больше нечего желать, а потому они удивляются, обнаружив, что нам по-прежнему нужны их знаки внимания. Наделенные меньшей чувствительностью, они удивляются нашей восприимчивости и поведением своим невольно ослабляют узы брака, но при этом они имеют дерзость жаловаться на ошибки, совершенные нами из-за их непостоянства! И все же избегайте подобных ошибок, дорогая подруга, пусть он один несет бремя угрызений совести: честная женщина мстит за себя только оружием добродетели. И я уверена: постоянство и достойное подражания поведение непременно приведут его к вам; а если он по-прежнему будет к вам несправедлив, по крайней мере вам будет не в чем себя упрекнуть.